— Пока, мама. Извини, перенервничал сегодня.
Я вздрогнул. Штирнер стоял рядом и смеялся радостно, как сильный зверь, который чует погоню, азарт горячит ему кровь, и он уверен, что победит. На миг мне показалось, что на Штирнере маска. Даже не маска: балахон с прорезями для глаз, таких знакомых и любимых… Я ощутил себя вдруг мальчишкой: взрослые казались мен ряжеными, играющими в запутанную игру, смысла которой мне не понять. Когда я научился этой игре сам? Почему я здесь, в лабиринте улиц? Чей голос позвал меня в Хараву? Зачем?
— Как тебе удалось это сделать, Саша? Признаться, я поражен.
— О чем ты?
— Хельга должна была умереть, чтобы сместились линии голограммы. Мальчик в центре — вместо твоего умершего брата.
— Я не убивал Хельгу!
— Разве я говорю об убийстве?
— Извини, Тони, не способен я поддерживать разговор сегодня.
«Аа-а, вот вы где, дорогуша!» — Я очутился в тесных объятиях профессора Панаева. — «Какой же вы, однако, неотесанный еще…» — Я пытался высвободиться, но его сильные руки держали меня цепко. Мне становилось трудно дышать. — «Позвольте пригласить вас на юбилей. Лучше пройти прямо сейчас…» — В глазах у меня потемнело. Ноги стали ватные. Я думал, что падаю на асфальт, но вместо уже мчался по черному коридору с резким промельком искр. На ходу кто-то развернул меня за плечи, закричал, прерывая внезапный комариный звон пространства.
Тони Штирнер выкрикивал слова и тряс меня как тряпочную куклу.
— Полегче ты, — непослушными губами произнес, собирая силы, чтобы возмутиться.
— Дырявая, как решето, Харава, проклятый перекресток, пронизанный призраками!
— А где Панаев?
— В загробном мире. Воронка закрылась. Еще минута — и он утянул бы тебя тоже.
— Что ему надо от меня?
— Понятия не имею. Может быть, это случайность, вроде кирпича на голову.
Но я так не думал. Харава не прощает должников, вот в чем дело. Я злился, что не обладаю таким ясным видением других уровней материи, как Беликов или Штирнер. Можно сказать, в моем балахоне не было прорезей для глаз. Я должен пройти лабиринт, опираясь только на память: вот здесь был поворот, там — стальная дверь, я должен вспомнить тех, кто был со мной рядом — они снова здесь, и друзья, и соперники.
На следующий день мне позвонили из полиции, поинтересовались, не знаю ли, где сейчас мать. Она в розыске. Несмотря на родственные отношения, мне не советуют скрывать информацию от органов правосудия. Я заверил органы, что ничего не скрываю. Меня охватила тревога. На пустынном шоссе — я ехал к Беликову — увидел на обочине машущую рукой женскую фигуру. Я затормозил. Мама, возбужденная, с блестящими глазами, села на заднее сиденье.
