Под старой раскидистой берёзой стоял деревянный грубо сколоченный поминальный крест с островерхой крышей. В траве были рассыпаны яблоки, на салфетке – горка леденцов. На столбе две фотографии в траурных рамках. Подойдя ближе, я ощутила противную слабость и дрожь в коленях: с фотографии на меня смотрели знакомые глаза под чёрными широкими бровями – Олег! С другой фотографии светло улыбался краснощёкий мальчуган.
– Митя, это я, Рита. Я пришла, как обещала. Ты меня помнишь? – прошептала я и погладила его по щеке. Вынула из сумки яркую коробку и поднесла к фотографии, словно он мог увидеть. – Вот, машинку тебе купила, смотри, какая красивая, и лесенка выдвигается, видишь? И шофёр в кабине сидит, настоящий пожарник, в каске, – бормотала я, доставая подарки и складывая их на траву. Мои руки дрожали.
Так вот кто встретил меня зимой! Показал мне дорогу. Не впустил в дом – иначе бы я не вернулась. Если бы меня впустили, если бы пригласили в гости (а ведь Митя меня пригласил!), я бы не вернулась, осталась бы с ними навсегда – пить чай с брусничным листом, слушать завывания вьюги за окнами, лепить во дворе снеговика и играть с забавным мальчуганом, у которого такая светлая улыбка и который до сих пор ждёт свою маму.
Меня нашли бы замёрзшей, в снегу. Или вовсе не нашли бы, кто меня будет искать? Некому. Меня давно уже некому искать… Может, надо было остаться c ними, и сейчас мы были бы втроём. Были бы втроём…
– Приходи к нам! – явственно услышала я тихий шёпот.
Шептунова топь звала, манила, обещала, обманывала.
Неумело перекрестившись, чего не делала никогда раньше, я бросила последний взгляд на фотографии и, кивнув на прощанье Олегу и Мите, поспешила прочь, убыстряя шаги и не оглядываясь.
