Григорий кивнул головой, соглашаясь. Присел к столу, положил на него голову и уснул. Дарья просидела у материной постели всю ночь, гладила по руке, целовала в холодную щёку и просила: «Маменька, поживи ещё маленечко, зачем тебе умирать? Я тебе внука рожу, он толкается уже, на белый свет просится, а я его уговариваю, рано, мол, сыночек, погоди пока». Она не помнила, о чём говорила матери в её последнюю ночь, за что просила прощения. Катерина проваливалась в забытьё, а приходя в себя бормотала страшное про домового, что чужим в избе он житья не даст. А коли прогнать не сумеет, так и вовсе загубит.
«Кого загубит? Кто чужой, мама? Федя? Он муж мой законный, мы с ним в загсе расписаны, и свидетельство есть, с печатью» – говорила матери Даша. И слышала в ответ непонятное: «Дочка твоя – чужая».
Почему мать называет её дочку чужой? Откуда знает, что родится девочка? В котловской больнице Даше сказали, что у неё будет мальчик. Фёдор ошалел от счастья, а Даше хотелось девочку. Может, ошиблись врачи?
Словно отвечая на невысказанный вопрос, мать хрипло и протяжно вздохнула. И до утра не промолвила ни слова. А в погасшей печи горевал Избяной, шипел догорающими угольками, прощаясь со своей хозяйкой.
Катерина умерла под утро, не пережив дочериного позора и не простив её за ослушание. Дарья выпятилась из горницы с белым от ужаса лицом, ткнулась мужу в плечо, залилась слезами, пересказывая материны последние слова. Федор неумело её успокаивал, говорил, что перед смертью все себя не помнят и несут несусветное. Но мать говорила внятно и смотрела Даше в глаза, словно видела – не случившееся, но что непременно случится.
Весной Даша родила мальчика. Ребёнка окрестили Андрияном, в память Дашиного деда. Он прожил три месяца и тихо угас. Анна Егоровна, Дашина свекровь, не проронила у детского гробика ни слезинки. А Григорий убивался так, что с кладбища домой его вели под руки. А на что ему теперь дом – пустой как душа монашки, в которой ни любви, ни тепла, ни заботы ни о ком. Григорий глушил тоску самогоном, пил три недели кряду, потом пришёл в себя и надумал строить к избе прируб.
В областном лесничестве закупил хвойный лес-пиловочник, вместе с нанятыми рабочими вырубал в брёвнах лунки, складывал венцы, укладывал потолочные доски, настилал над прирубом крышу. И сорвался, не удержавшись на покатой кровле, упал аккурат на бревно, которое давно бы в сторонку откатить, да руки не доходили.
Прируб достраивали без него: сломанное ребро повредило Негубину лёгкое. Григорий лежал, скрипел зубами и клял судьбу: ни жены, ни дочери, ни внуков…
