– Окна вымыла? А почему стёкла в разводах?
– Не знаю, почему. Я мыльной водой мыла и газетами протирала.
– Значит, плохо протирала. Вдругорядь протри, чтоб стёкол вовсе не видать было.
– Это как – не видать? С закрытыми глазами, что ли? – упавшим голосом спросила Даша.
– Можешь и с закрытыми глазами, – усмехался отец. – Чтоб, значит, прозрачные были. Как закончишь, меня покличешь, приду погляжу. Тогда и на улку пойдёшь.
Вот – как с ним говорить? Даша с ожесточением тёрла стёкла, глаза закипали злыми слезами, и отмытые до блеска окна казались мутными.
С того лета между ней и отцом словно выросла стена. Даша больше не взбиралась к нему на колени, не выкладывала свои детские горести и не поверяла секретов. Об их дружбе с Федькой Офицеровым не знали ни дед, ни отец. Как не узнали о том, что дружба незаметно переросла в любовь. Пятнадцатилетний Фёдор, краснея, попросил разрешения её поцеловать. Шестнадцатилетняя Даша, понимая значительность происходящего, важно кивнула, разрешая.
– У тебя губы ягодами пахнут.
– И у тебя.
– А ты почему шёпотом говоришь?
– А ты почему?
– Не знаю.
Сцепившись указательными пальцами, они поклялись друг другу, что поженятся, когда Фёдору исполнится восемнадцать, а до тех пор это будет их тайна, и никто ничего не узнает.
Виделись не часто, и Дашин отец ни о чём не догадывался. Им хватало – взгляда, едва заметного наклона головы, нарочно сбитого шага, «нечаянно» развязавшегося шнурка, который Даша, отстав от подружек, старательно и долго завязывала, вскидывая глаза на стоящего рядом Фёдора и слушая торопливые слова:
– Вечером на пруды приходи, соловьёв слушать.
– Ага. Приду. Я картох принесу, испечём.
Сидели на берегу, соприкасаясь плечами, смотрели на звёзды, отражавшиеся в спокойной воде. Выкатывали палочкой из прогоревших углей картошку, жевали, обжигаясь и дуя на пальцы. И говорили не переставая, и дурачились, и смеялись, чувствуя себя на седьмом небе от счастья.
До свадьбы, в которую оба верили, оставалось три года.
* * *
В семнадцать лет Дарья вошла в невестин возраст, налилась телом, смотрела особым взглядом на парней, будто выбирала.
«Замуж тебе пора, – без обиняков бухнул отец, застав Дарью вертящейся перед зеркалом в спущенной с плеч комбинашке. Бесовская одёжа, глаза от неё отвести мудрено, сами смотрят-любуются. – И жених есть, Митрия Кожина сын.
Дарья торопливо соображала, у кого искать защиты. Выходило так, что не у кого: мать, от болезни состарившаяся до срока, в свои сорок два года потеряла интерес к жизни, на Дарьины жалобы не реагировала и в действия отца не вмешивалась. Дед Андриян стоял за сына горой, не вникая в суть вопроса: «Вот как Гришаня мой сказал, так оно и есть. Он в дому хозяин. А и́нче не могёт быть» – заключал дед, с торжеством глядя на сноху. Мать махала на него рукой, уходила на двор. Спорить с дедом бесполезно.
