Эти люди имели весьма призрачное отношение к Аль-Каиде. Их малочисленные, плохо организованные рейды только продлевали войну, а смерти были бесполезными. Этого он тоже не сказал. Возможно, стоило бы, он говорил вещи и похуже людям, к которым испытывал куда бόльшую симпатию.
Но он завязал с нравоучениями. Митос отослал большинство мужчин из кухни. Остались Рашид и Фарук, который был главарём. Женщины помогали, подогревая воду на плите. Сколько он помнил, женщины всегда этим занимались. Задолго до того как подтвердилось, что это приносит пользу, они кипятили воду в бесчисленных котлах на открытом огне, когда недоставало рук.
– У него пулевое ранение, – озвучил Фарук очевидное, – ты сделаешь для него всё возможное?
– Да, – ответил Митос.
– Хорошо. Он молодой дурень, но он брат моей жены, и она его любит, – Фарук держал в руках что-то завёрнутое в тряпицу, и он вручил это Митосу, – спасибо тебе, доктор Гуттман.
Когда он вышел, Митос развернул вещицу. Это оказалась небольшая, но очень искусно сделанная чаша. Митос поднёс её к свету.
– Это что-нибудь ценное? – спросил Рашид.
– Святой Грааль, – ответил Митос мечтательно, – чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа. – Рашид явно не смотрел «Индиану Джонса». – Это шутка. Она персидская, на тысячу лет старше, чем Христос. Красивая вещь, но не особо ценная.
Он нагло лгал: чаша была золотой, инкрустированной рубинами, просящейся в музей и более чем покрывавшей расходы в тридцать долларов и трату лекарств, но не стоит давать знать повстанцам, что они переплачивают. У Митоса была однажды чаша, похожая на эту, подарок одного из Птолемеев. Он завернул вещицу в тряпку и спрятал подальше в сумку прежде, чем подойти посмотреть на раненого.
Совсем ещё мальчишка: безбородое лицо и длинные, как у девушки, ресницы. Он был полностью раздет, если не считать перевязку, закрывавшую нижнюю часть живота, и ради приличия прикрыт простынёй. Митос осторожно размотал бинты, и Рашид, побледнев, отвернулся.
Рана оказалась свежей, что было плюсом, но очень тяжёлой. Если бы теперь в мире не существовало антибиотиков, мальчишку можно было бы считать трупом. Но даже с ними он бы не стал делать прогнозов. Старшая дочь Рашида заварила чай и отнесла его остальным мужчинам, младшая вымыла руки и ассистировала при операции.
Она была хороша: не сильна физически, но расторопна, ловка, схватывала всё на лету и обладала крепким желудком. Митос мог бы сделать из неё хирурга, или ей самой следовало получить какое-нибудь образование. Девочка была слишком умной, чтобы стать очередной правоверной мусульманкой, растящей сыновей в жертву войне, и дочерей, которые, как и она, займут место у кухонной плиты.
