, и облегчение пришло так быстро, так неожиданно, што у меня перехватило горло и пришлось проглатывать ком.
– Я не тот, кем ты меня считаешь, Тодд, – негромко произнес мэр, почти мне в ухо, накладывая еще один пластырь на шею. – Я не делал того, что ты мне приписываешь. Да, я попросил сына привезти тебя, но я не просил его ни в кого стрелять. Я не просил Аарона убить тебя.
– Ты лжешь. – Но мой голос был слаб, и я весь дрожал от усилий не пустить в него рыдание (затыкайся уже).
Мэр налепил еще пластырей мне на грудь и живот (все в синяках) – с такой лаской, што это было почти невозможно вынести, словно он и вправду не хотел сделать мне больно.
– Я действительно не хочу, Тодд, – ответил он. – У тебя еще будет время осознать, насколько это правда.
Он тихо двигался сзади, накладывал еще пластыри прямо поверх веревок у меня на запястьях, брал кисти, растирал, возвращал им чувствительность.
– В свое время ты научишься мне доверять, – говорил он. – Возможно даже, я смогу тебе понравиться. Возможно, когда-нибудь ты сможешь увидеть во мне что-то вроде отца, Тодд.
Мой Шум плавился от снадобий, от уходящей боли, и вместе с ней уходил, исчезал и я сам, словно мэр и правда наконец-то меня убивал, – но не наказанием, а заботой.
У меня больше не было сил гнать слезы из горла, из глаз, из голоса.
– Пожалуйста, – пролепетал я. – Пожалуйста.
Нет, я не знал, о чем я.
– Война окончена, Тодд, – говорил мэр. – Теперь мы будем строить новый мир. Эта планета, наконец-то, воистину примет свое имя, станет жить с ним в согласии. Поверь, когда ты все сам увидишь, ты непременно захочешь стать частью этого.
Я дышал темнотой.
– Ты мог бы вести за собой людей, Тодд. Ты и вправду совершенно особенный мальчик, ты это уже доказал.
Я дышал, я старался держаться за воздух, но все равно ускользал, таял, куда-то падал.
– Откуда мне знать? – Голос треснул, смазался во што-то не совсем реальное. – Откуда мне знать, што она вообще еще жива.
– Ниоткуда, – сказал мэр. – Тебе придется поверить мне на слово. Я даю его тебе.
Он ждал.
– А если я это сделаю, – прошептал я. – Если сделаю, што вы хотите, вы спасете ее?
– Мы сделаем все необходимое, – ответил он.
Без боли ощущение было такое, словно у меня нет больше тела… словно я – призрак, сидящий на стуле, слепой и вечный.
Словно я уже умер.
Потомуш откуда тебе вообще знать, што ты жив, если у тебя ничего не болит?
– Мы – это выбор, который мы делаем, Тодд. Не больше и не меньше. Я бы хотел, чтобы ты выбрал правильно. Скажи мне, Тодд. Я бы очень этого хотел.
