Стояла зима, в нетопленом доме было как на улице, и Глаша скоро застыла. От этого слезы у нее вымерзли, и она поднялась, нашла в сенях заготовленные четыре года назад на растопку сухие дрова, вспомнила, поднатужившись, где лежат спички, и вздула огонь. Отвыкшая от предназначенной ей работы, печь задымила из всех щелей. Глаша легла на пол возле огня, спасаясь от дыма, и тут и заснула и проснулась оттого, что ее дергали за уши и лупили по щекам.
— Чего… Это чего?.. — забормотала Глаша, выставляя руку перед лицом и жмурясь от электрического света, заполнявшего кухню. — Это как?.. — Узнала Нюрку Самолеткину, рванулась и закричала: — Че, сдурела?!
— Фу, проклятущая! — Нюрка отпустила Глашу, зубы у нее вылезли из-за губ, и она захохотала: — Спала, что ли? А я думала — угорела.
Глаша огляделась и увидела, что дым весь вытянуло, а дрова обратились в угли, не нагрев стен.
— Сморило меня чего-то, — сказала она, трудно поднимаясь с пола и ощупывая будто обваренные уши. — Скажи, Нюра, отчего мне судьбы нет?
— Судьба у тебя есть, — сказала Нюрка, возвращаясь из сеней и громыхая дрова из охапки на железный лист под поддувалом. — Ты ее только неправильно понимаешь и взять не можешь.
Она устроила в печи огонь, и разбуженные Глашей дымоходы, заревев от удовольствия, потянули в себя пламя.
— Теперь я, Нюра, снова буду тут жить, — сказала Глаша. — Ты ко мне почаще заходи, я теперь одиноко жить буду.
— Дура и есть, — отрезюмировала Нюрка. — Молодая ты еще, солдатиков-то вокруг сколько — да у тебя простыни простывать не будут.
Но Глаша переселилась в свой дом и стала жить одиноко, потому что теперь она боялась мужчин, и, видимо, страх наложил на нее тайную мету — мужчины тоже обходили ее своим вниманием.
Дом полковника Глаша как законная вдова получила в наследство, продала его, а деньги положила на книжку, которую завела еще с первой получки на камвольной фабрике и на которой, до того как она поместила на нее деньги, вырученные за дом, скопилось восемьсот пятьдесят два рубля и тридцать одна копейка. Полковничью собаку Нюрка Самолеткина советовала Глаше сдать на живодерню, но Глаша никуда ее не сдала и гуляла с нею по вечерам, хотя собаке это и не нужно было, так как она давно уже превратилась в дворовую и бывала на свежем воздухе больше, чем в помещении. Прогулки эти нужны были Глаше — чтобы не все время сидеть дома да смотреть телевизор.
Город, в котором жила Глаша, имел пятнадцать тысяч населения, двадцать три улицы, один консервный и один механический заводы, камвольную фабрику, Дом культуры строителей «Стамбул» и Дом офицеров. Освещение работало на одной центральной улице, а выходя за ее пределы, почему-то теряло свою жизнестойкость и днем, под лучами солнца, поблескивало остатками стекла от разбитых лампочек. В добрые снегопады улицы, застроенные частными домами, заваливало по макушку изгородей, и, выходя на работу, каждый прихватывал лопату, чтобы расчищать себе путь.
