Лодки оказались без всяких замков, просто вытащены носом на берег, но весла в них, конечно, не лежали. В первом доме на крик Прищепкина никто из-за ограды не отозвался, взлаяла только, загремела цепью невидимая собака, и заходить внутрь Прищепкин не решился. В следующем доме хозяин находился во дворе, и дозваться его ничего не стоило, лодок у него было сразу две, и он дал весла к обеим. Прищепкин поинтересовался, можно ли будет подержать весла у себя, не отдавать их пока, до завтрашнего дня, хозяин не имел ничего против, только и попросил, чтобы не уехали, не занеся. Он называл Прищепкина доктором. Прищепкин не стал объясняться, зачем? «Завтра с утра хочу подойти, в боку у меня все колет чего-то, — провожая его на улицу, говорил хозяин. — Можно, нет завтра с утра? Будете принимать?» — «Можно, можно», — покивал Прищепкин.
Возле клубовского крыльца стояла, разговаривала о чем-то с мужиком из местных педиатр Светлана Кошечкина. Она была почему-то без халата, в цветном, воздушно-голубом сарафане, вольно открывавшем ее загорелые плечи, грудь, руки, и, изящно-складная, тонкая, с выражением терпеливо-благожелательного внимания на лице, рядом с этим раскоряжистым, квадратным мужиком в расхлюстанной до пупа рубахе казалась созданием иного мира, иной жизни, иных правил, привычек и законов.
— Ой, Володя, постойте! — сощурясь в своей ласковой, мягко-вкрадчивой улыбке, помахала она рукой Прищепкину, когда он, обогнув их с мужиком, собирался всходить на крыльцо. — Постойте, вы мне нужны, вот только сейчас закончим с товарищем.
Она говорила — будто они были давно и хорошо знакомы, близкими, добрыми друзьями были, вот как, и Прищепкин остановился скорее не потому, что она попросила его, а от удивления этому ее тону.
— Чего кончать. Все уж, поди, кончили. Все, чего уж, — сказал мужик, не взглянув на Прищепкина. Закрыл глаза, постоял так молча, открыл, повернулся и пошел. — Не! — мигом вдруг развернувшись обратно, закричал он, и теперь Прищепкин увидел его глаза: в них как горело по бешеному огню. — Не, ну вы точно это, да?!
— Безусловно точно, — отозвалась Кошечкина и быстро глянула на Прищепкина, развела руками, ласково повинилась взглядом: сейчас, сейчас.
Мужик схватил себя крест-накрест за рукава расхлюстанной рубахи, натянул их так, что затрещали, снова повернулся и, шатаясь, пошел. Прищепкин смотрел ему вслед. Мужик отпустил рукава и побежал.
— Отец мальчика. Как приехал со смены, так тут же в столовую водку пить. Его уж увезли, а он только узнал, — сказала Кошечкина. — Пришлось вот говорить с ним. Плохи, конечно, дела у мальчика. Внутренние органы, видимо, порваны. А я, кстати, как раз вас искать отправилась, — без всякого перехода сообщила она — то, очевидно, из-за чего и остановила Прищепкина. — Мне сказали, вы на реку пошли, и я тоже как раз собралась, хотела, чтобы вы мне компанию составили, на лодке, может быть, покатались бы. Я ведь педиатр, детский врач, а почему-то, знаете, закономерность уж вот такая, детей часов до пяти ведут, после нет. Свободна потом бываю, нечего делать. А вы, я вижу, и сами уже весла взяли. Пойдемте, покатаете? Прием еще часа два будет, не меньше. А то и три. Мы только двое с вами вольные птицы.
