Для желудка, чтобы заглушить уже начавшую прорезаться боль, Ладонников купил стаканчик мороженого. Думал, может быть, в булочную зайти по пути, схватить какую-нибудь сдобу, но перешел через площадь — стояла на углу мороженщица с лотком, и взял мороженое.
Мороженое оказалось подтаявшее, текло, и шел — маялся с ним, слизывал снизу, со дна стаканчика, натекающие белые капли. Сам как школьник. Успеть бы съесть до школы. А то попадешься кому-нибудь знакомому на глаза. Идешь — и шею вытягиваешь, как страус, чтобы на тебя не капнуло.
Однако и не капнул на себя, и не встретил никого, и все успел съесть до школы, — и начавшаяся было резь утихла. Не сняло ее совсем, но как заглушило, придавило словно, и она там замерла.
Большинство родителей на собрании, как водится, были матери. Классная руководительница похвалила Ладонникова:
— А вот у Ладонниковой всегда отец ходит, можете передать своим мужьям. Поверьте, это очень важно, чтобы отцы ходили. Конечно, у всех разные семьи, но все-таки слово отца больше значит, как правило.
Ладонников сидел за одной из последних парт, на него оглядывались с улыбками, замечание классной руководительницы было ему приятно, но он делал каменное, спокойное лицо: да ему все равно.
Дела у Катюхи оказались в порядке, четверки и пятерки, один грех — книги по-прежнему читала на уроках, устали отнимать. Ладонников вслух пообещал пробрать ее как следует, чтоб впредь неповадно, про себя же похмыкал с усмешливостью: э, разве от этого отучишь. Раз с учебой нормально, пусть читает. Ничего тут не сделаешь. Это она в него. Тоже в свою пору читал под партой, вся школьная библиотека под партой прочитана, и что проку, что отнимали да наказывали: на страсть запрет не наложишь. Никогда после не читал столько, сколько в школе под партой.
На улицу после собрания выходили, как обычно, вместе с женой Ульянцева. Сын Ульянцева учился вместе с Катюхой, потому, когда встречались на собраниях с его женой, неловко было просто поздороваться, не перемолвясь никаким словом, и после собрания шли вот до перекрестка, где дороги их расходились, вместе.
— Гляжу на вас, знаете, Иннокентий Максимыч, и так, знаете, обидно становится, — говорила Ульянцева на ходу, заглядывая Ладонникову в лицо. — Ведь своему сколько говорю: сходи, посиди, послушай, что говорят, тебе же самому как отцу полезно будет, — нет, как об стенку горох. Чего, говорит, не вижу надобности, вот если бы, говорит, какое ЧП, тогда бы я да. А так, говорит, раз все нормально, никакого, говорит, смысла.
