— А ты не заметила, — засмеялся он и заглянул, качнувшись, ей в глаза, — не заметила, что у Богомазова скоро будет повод огорчаться по-настоящему?
— Да? Нет. А что?
— А то, что сестричка твоя меняет, по-моему, объект обожания.
— А на кого? — с живостью спросила Наташа.
Савин помолчал.
— Ладно, что говорить. Поживем — увидим, — отозвался он.
Не отпуская такси, он зашел с нею в подъезд, поднялся до ее этажа и, вновь обнимая, сказал:
— Поедем завтра кататься на лыжах за город. Не против? У приятеля моего… дача не дача… срубчик там стоит, печка есть. Продуктов возьмем…
Наташе показалось, сердце у нее на мгновение замерло. Потом оно заколотилось тяжелыми, мощными толчками, и ей стало жарко.
— Зачем за город? — спросила она, стараясь не глядеть на Савина. — Лес ведь и здесь есть рядом.
— Что ты, Наташа!.. — Савин провел ей по щеке ладонью, большим пальцем заправил под шапку выбившуюся прядь. — Никакого сравнения. За городом интересней. Новое место тем более, все незнакомое…
— Мы одни будем? — зная, что, конечно, одни и зачем же иначе он приглашал бы ее, взглянула Наташа на Савина и тут же отвела глаза.
— Вдво-ем, — с ироническим нажимом сказал он, беря ее пылающее лицо в ладони.
Савин жил у родителей, Наташа однажды стала просить его познакомить ее с ними, он слушал ее, отвечая всякий раз что-нибудь невразумительное, но она все настаивала, и тогда он сказал в обычной своей шутливой манере: «К родителям, Наташа, я водил знакомить девочек лет, пожалуй, двенадцать назад».
«Господи, неужели соглашусь… неужели соглашусь?.. — Наташа задыхалась от жаркой немоты во всем теле, руки его у нее на щеках казались ледяными. — Не надо, господи, не надо, нет…»
— А как туда надо ехать… на дачу твоего приятеля? — осекающимся голосом спросила она вслух, все так же старательно избегая его глаз.
— Поездом, — сказал Савин. — Сорок, пятьдесят минут — самое большое.
…На лыжах они не катались; поставили их в угол в сенях и не тронули до самого вечера.
Савин разжег печь, печь, пока дымоходы разогревались, дымила, и, чтобы спастись от дыма и не застыть в вымороженном воздухе нежилых стен, они присели у топки, приоткрыли ее, и Савин время от времени, пригибаясь к поддувалу, с шумом дул в него, отчего вялые, будто готовые каждую минуту умереть язычки пламени дрожали, вытягивались и отлетали от поленьев. Окно на весь сруб было одно и небольшое, сумрачный декабрьский день давал совсем мало света, в доме стояли полупотемки, и отсветы огня из открытой топки выплясывали на стенах дергающийся, зыбкий танец.
