— Я не могу сделать это, — говорит он, отпуская меня и отступая на шаг назад.
— Я прошу прощения, — бормочу я, отворачиваясь в попытке скрыть свой стыд.
Я бегу в ванную, успев закрыть дверь до того, как он остановит меня.
— Эйлин, впусти меня. Мы должны обсудить это.
— Нет, не должны. Просто притворись, что ничего не произошло.
С чего бы ему смотреть на меня? Мое откушенное ухо, покрытое шрамами тело, невидящий левый глаз. Какой же дурой надо быть, чтобы думать, что такой мужчина как Доминик когда-нибудь увидит во мне кого-то, помимо пациента. Я ощущаю стыд и унижение.
Как я могла быть такой глупой?
Что за идиотка. Он красивый мужчина и, по крайней мере, на пятнадцать лет старше меня. Я не могу ему предложить ничего, кроме своего искореженного тела и больного разума.
— Эйлин, пожалуйста, открой дверь. Я не уйду, пока ты не откроешь дверь.
— Это было глупо, Доминик. Ничего не произошло и не могло произойти, пожалуйста… — Пожалуйста, что? Пожалуйста, уходи, или, пожалуйста, останься со мной? — Пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще более пристыженной, чем я уже есть, — говорю я, сквозь запертую дверь.
— Здесь нечего стыдиться. Я тоже хотел этого. Но я не могу. Я твой врач.
И ты отвратительна.
— Я знаю. Прости меня. Мне не надо было обнимать тебя, — говорю я еле слышно.
— Пожалуйста, открой дверь. — Его голос такой низкий и спокойный, что трудно не поддаться ему.
Я сломлена. У меня никогда не будет отношений с мужчиной. В особенности таким, как Доминик.
Я глубоко вдыхаю и, отперев, открываю дверь. Он стоит облокотившись на противоположную от ванны стену.
Он делает шаг мне навстречу, но я машу головой, выставляя вперед руку.
— Я сожалею, что не остановился, Эйлин. Это я виноват, — говорит он, засовывая руки в карманы своих джинс.
— Давай пойдем позавтракаем и просто забудем об этом.
— Тебе все еще надо принимать твои антибиотики, чтобы окончательно поправиться.
— Конечно, — говорю я тихо, заходя в кухню и садясь за стол.
Мы с Домиником едим в полнейшей тишине, я ни разу не смотрю на него.
Я так боюсь того, что могу увидеть в его глазах, что не могу позволить себе поднять взгляд.
Он, скорее всего, унижен тем, что такая отвратительная, травмированная женщина навязывает себя ему. Я, наверняка, отталкиваю его.
С чего бы ему хотеть меня? С чего бы вообще кому-нибудь хотеть меня?
Меня уже не починить.
Если даже я не могу смотреть на себя, каково ему выносить мое уродство?
