— Извините меня, скажите, пожалуйста, вы какой секты?
— Почему вы решили так?
— Вы поклонились, а не креститесь. Может, мы одной…
Он, Иван, действительно поклонился тогда русскому храму, обычаю.
— Я атеист, — ответил он, и тетка удалилась.
Раньше, когда молодой был, за три версты церковь обходил: дикость была. Так и тут, прочел бы эту книгу, ничего зазорного бы не было.
Иван отогнал это нахлынувшее, но мысли и чувства тревожили: радость о станции мешалась со скорбью об отце, с обидой и укором на брата, и разволновавшихся чувств и мыслей-дум уже не унять: это все хорошо: приходящее новое, цивилизация, прогресс, но как бы это новое, не зря об этом столько думал отец, не изуродовало милое, простое, порой вечное — старое…
«А я, — с грустью подумал Иван, не заступился ни за что. Мне, видите ли, некогда, я приехал строить станцию. Пусть заступаются те, кому положено: рыбнадзор, охотинспекция и так далее…» Каким же маленьким, узким и мелким он казался сам себе.
И мир, и Вселенная виделись Спирину огромными, непонятными, и ему непосильно было проникнуть в эти пока еще тайны, и думалось: кто же все-таки он?.. а станция?.. — песчинки в этом необъятном пространстве. Чего станция?!
Спирин очнулся от мыслей и дум. Было уже далеко за полночь, в окна били разноцветными радугами огни строящейся станции, вспышки электросварок, в раскрытое окно тянули теплые воздушные струи, пришедшие откуда-то с юга России.
Он, усталый и отяжелевший, вышел к машине, и опять мелькнуло: «А станцию мы построили, и даже легко».
