Где-то недоглядели? Как мог допустить Михаил? Как он мог? Завал на том участке, за который Иван был уверен больше всего. Там почти он сам. «Как же это, а? — простонал Иван. — Недосмотрели!» А потом какая-то ярость нашла, ругал Михаила: растяпа, ротозей, липовый кандидат. Отстраню. Пусть едет и занимается этим «переливанием из пустого в порожнее». Он уже в запале хотел крикнуть Урусову: убери прочь Спирина, убери! Включайся, выкручивайся, сейчас буду, но мысли его прервал какой-то скрипучий голос Урусова: «Сообщили, погиб Михаил Сидорович».
— Какой? — брякнул Иван, как будто он не знал, что Михаил Спирин на стройке один. Он тут же пришел в себя, проронил: «Что ты мелешь, Урусов?»
Но трубка уже молчала, слышался какой-то шум. Сначала Иван не мог ничего сообразить, как кто ударил его, оглушил, постепенно приходил в себя. И первое, что он подумал: нет ему никакого прощения. Уже ведь подходил конец. Дать бы людям роздых, видел, что еле на ногах держались. А у Михаила черные ободья под глазами маячили. Тут нужна была передышка, перед финишем. Это бы не сказалось на финал. И все было бы как надо. Как же он оплошал?! Как?! А Михайло, он в азарте, в увлеченье такой же Иван, его только введи в этот азарт. Вот ввел. Мо-оло-одец! — и Спирин почувствовал, что он скисает, слеза, вот она, тут как тут. А еще почему-то встало, сколько он помнит с детства, это азартное, смелое лицо Мишки. И тот первый школьный силач и драчун Вовка Коровин, которого все боялись. Он бы вдрызг избил тогда и Ивана, но Иван успел вцепиться Вовке в руку, и Вовка мотал его, как мешок, а шестиклассник Мишка Спирин, считавшийся самым тихим, налетел коршуном и совал кулачишком в мясистое лицо Вовки. Он разбил ему тогда нос, губы, и после этого Спирины в школе были в почете и уважении среди ребятни. И вот теперь почему-то вспомнилось это, и Иван встал. Он действительно размякал, скисал. «Нет! Не-ет, это успеется».
— В турбомоторный, — бросил он шоферу.
Спирин не видел звонкую весеннюю капель, пение скворцов, набухавшие березовые почки на деревьях по обочине дороги и дурняще пахнущие, которые Иван беспредельно любил, он только повторял:
— Не может быть! Не может этого быть.
Когда Спирин очумело шагнул в цех и увидел в кругу собравшейся уже комиссии Михаила, объясняющего что-то, размахивая по привычке левой рукой, он сначала не понял, что с ним происходит: он медленно садился, а шофер успел подсунуть ему какой-то деревянный ящик.
