— А в День Победы, — фыркнул Никита, — я думал, старику будет совсем каюк. Вы знаете, на Покатилова, как тряпка на быка, действует каждый орден, каждая медаль. А у Митасова как раз медалька есть, — кажется, за победу над Германией.
— И еще значок какой-то, — вставила Машенька.
— Это гвардейский, — кивнул Никита. — Так Покатилов, когда его увидел, аж затрясся. «Ты, заорал, гвардеец! Тыловая крыса! Симулянт! Ты, говорит, здесь окопался, сало жрал!» И пошел и пошел! Выражений, как вы понимаете, не выбирал. Так старик тут же разделся, лег и три дня не поднимался.
— Какие три, какие три? — вскричала Машенька, сгорая от нетерпения продолжить. — А четыре не хочешь?
— Ну, это уже детали, — отмахнулся Никита. — Это не главное.
— Нет, главное! — уперлась Машенька. — Как же не главное? Ради бога, — обратилась она к Степану Ильичу, — скажите ему, что все дело как раз в деталях. Да, в них! Без деталей неинтересно.
Оттопырив губы, Никита не сразу нашелся что сказать.
— Да с какой стати ты взяла, что я не признаю детали?
— Не признаешь, не признаешь! — настойчиво твердила Машенька. — Не первый раз!
— Дети, дети… — сделала замечание Наталья Сергеевна и потаенно переглянулась с гостем: дескать, ну, видите, какие они у меня?
Степан Ильич наблюдал, слушал и посмеивался. «Так все и есть, как она рассказывала на теплоходе».
— Никита, милый, — взмолилась Машенька, — ты совсем не так рассказываешь… Ну совсем же, совсем не так! Мама, подтверди!
— Да почему не так? — снова обиделся Никита.
— Стой. Помолчи. Дай я доскажу… Ну дай же мне хоть слово-то сказать! — Кажется, она была готова заплакать, и Никита уступил. — Значит, так. Я бы на его месте, наверное, тоже заболела. Вы бы только слышали!.. И вот я захожу к нему, а он как посмотрит на меня да как заплачет! Правда, правда! Мне даже самой плакать захотелось.
— Маш, — ввернул Никита, — ну кому это интересно?
— Постой… И вот стала я его кормить, даю ему с ложечки, а он взял меня за руку и смотрит, смотрит. «Знаете, говорит, что самое страшное? Самое страшное, что этот подлец совершенно прав». Вы представляете? И опять он в слезы и говорит, говорит. И руку мою не отпускает. «Я, говорит, действительно так виноват, так перед всеми виноват! Мальчишки, говорит, сбегали на войну, а я? Действительно окопался, действительно сало жрал…» Что-то еще он говорил, всего я не запомнила.
— Словом, вы его простили? — спросил с улыбкой Степан Ильич.
— Но ведь кому-то надо было и интендантом быть! Правда? Да и не убил же он никого… А человек так мучается!
