Ни одного огонька не было в домах; сугробы нового снега парчой отсвечивали под луной; в ночной тишине где-то утробно лаяла собака.
Лишь одно окно второго этажа горело над селом. Там жила Ольга Никифоровна, в маленькой комнатке под самой крышей.
Алеша остановился, привалился грудью к палисаднику. Свет из окна падал на мохнатые белые ветви тополя. Он пройдет в сто раз больше, только бы светило ему это окошко. О, как легко он будет тогда преодолевать всякие трудности, помогать людям, больным и ослабевшим! Ведь он будет для них как окно в ночи! Его сердце будет тогда бесстрашно, руки неутомимы… Алеша оттолкнулся от изгороди, быстро взошел на крыльцо, взбежал по узкой деревянной лестнице.
Едва он дотронулся до двери, как она отворилась, будто Ольга Никифоровна стояла и ждала его. Она прижимала к груди книжку, на плечи ее была накинута шаль.
— Простите, — проговорил Алеша задыхаясь. — Я… хотел сказать, что я вернулся… Володи нет!
Ольга Никифоровна схватила Алешину ледяную руку горячими пальцами, губы ее задрожали, книжка выпала из рук.
— Я не спала ни одной минуты! Вы поверите? Как перед экзаменом… А завтра я пойду с вами! Завтра вместе, хорошо?
Алеша только кивнул, отступая по лестнице. Она недвижно стояла в двери.
Алеша побежал по улице, то и дело оборачиваясь на бегу, чтобы увидеть в студеной жестокой ночи теплый квадратик света.
Родной дом угрюмо темнел под тяжелой крутой крышей, как будто горе застыло в нем. Мать, наверно, мечется в одиноком сне, терзается, потеряв надежду. Бабушка по старости спит и не спит, сон ее — как клубок пряжи из бесконечных дневных забот. И хлопоты по хозяйству, и боязнь за них за всех, за мать, за внуков — только бы жили в согласии… Но истончается пряжа, тянется, рвется, руками не собрать разорванные куски, не связать…
Алеша потянул дверь — открыта, значит, его ждали. Он осторожно прошел к столу, сел, слыша гулкие удары своего сердца. Спать совсем не хотелось. Алеша положил руки на стол под лунный свет, стал хватать его пальцами, засмеялся.
— Леша, ты, что ли? — спросила бабушка из-за перегородки. — Там молоко в крынке, поешь. — Она завозилась, зевая, хотела встать.
— Не вставай, бабушка, я сам!
Он снял шапку, снова надел. Поставил стакан в квадрат лунного света, поднес крынку, стал бережно наливать молоко: оно лилось голубой перламутровой струей — чудо! Опять Володины краски!.. Алеша прошелся у стола взад и вперед, изумленно разглядывая стакан и крынку. Странное состояние. Что-то должно открыться, что-то сейчас откроется!.. Можно не спать всю жизнь, если думать об Ольге Никифоровне! Она ждала его! «Вы поверите? Как перед экзаменом…»
