В окошках громоздкой Макаровой избы теплился буроватый свет. Поодаль, в снежной кисее, темнели две брошенные, с заколоченными ставнями, избы. Здесь когда-то был починок, а теперь народ прибился к ферме неподалеку, Макар остался один.
Подходя к избе, Макар сказал:
— Бабу́шка плоха, отжила ольха.
Открывая дверь, предупредил:
— Тут левее ступай, по стенке. Я доску гнилую из полу вынул, понимаешь, а новую который день не вставлю.
Алеша нащупал в темноте дверь, открыл, его обдало душным тяжелым кислым теплом, какое бывает в избах, где зимуют куры и поросенок, где хозяйствует мужик.
— Добрый вечер, тетя Дуня, — проговорил Алеша.
Никто не ответил, только от печи доносилось угнетенное дыхание.
Над столом горела привернутая лампа, шершавый захоженный пол был не метен, наверно, с Нового года, на дощатой перегородке висело ружье на старом захлюстанном ремне. На столе стояла бутылка, заткнутая газетной пробкой.
Алеша разделся, сунул окоченевшие ладони под мышки, постучал ногами.
Макар вывернул свет в лампе, выпростался из пальто, забегал по избе:
— Мы сейчас все образуем. Чаю, значит, пожалуйста. А Володя твой, поди, уже домой сиганул! Пришел да чай пьет.
— Давно тетя Дуня лежит? — спросил Алеша, подходя к печи.
— Давно. Если бы лежала исправно, отлежалась бы, а то бродит, встает, за дело хватается. Чугун понесла — упала с чугуном. Дурость!
Макар подошел к больной, потрогал ее бок.
— Она слышит и видит сполна́, только плясать не годна́.
Макар привстал на скамейке, заглянул жене в лицо, пощупал голову.
— Живая, — сказал он нетвердо.
Потом зажег спичку, вытянул шею, вглядываясь.
— Смотрит! — сказал он и спрыгнул на пол.
Больная шевельнулась, и Алешу вдруг охватила злость на Макара. Он взял руку тети Дуни, влажную, холодную, и велел Макару:
— Неси лампу! «Дурость»! Глупость твоя, а не дурость! Живешь как в хлеву, уморил человека. Ей воздух нужен, покой, питание… А тут твои охотнички только смрад разводят. — Он замолчал, нащупывая пульс на запястье.
Макар быстро снимал лампу с крючка, спешно поддакивал:
— Это верно так верно! Охотники, перо им в зад, ровно сумасшедшие, колготятся, просют, пристают. Ты их и на зайца поведи, и на косачей…
— Помолчи! — оборвал его Алеша.
Под холодными пальцами пульс то бился скачками, то исчезал совсем.
— Поставь лампу! Открыть грудь надо, дыхание освободить, приподнять!
Макар поставил лампу, притащил подушку. Они приподняли больную за плечи, тогда она протяжно застонала. Макар схватил Алешу за локоть.
