В это время дверь открылась, и в магазин вошли Бревнов и Васса Егоровна. Она метнулась к прилавку.
— Вы видели Володю? — спросила измученным голосом, лицо у нее было темное, измаянное.
— Вспомнила, забегал вчера мальчик, ваш Володечка! Спички купил! Заскочил в такое же время или трошки попозже. Такой встрепанный, расстегнутый…
При этих словах мать ойкнула, сжала руки на груди.
— Заскочил и кричит: дайте спичек коробок!.. А я и не знала, что это ваш ребенок! Куда он побежал, не видела…
Мать уронила руки и пошла к выходу.
Алеша с матерью поднялись от магазина вверх по вечерней улице. Справа сходили к реке темнеющие избы, а за рекой в пронзительном сиреневом снегу рдели леса: туда опустилось солнце, и бирюзовое небо перечеркивали длинные перья облаков. Алеша залюбовался алым простором — вот оно, знакомое и невиданное раньше так остро! Это были Володины красные леса; сейчас они меркли, остывали на закатном горизонте.
«Володя первым рассмотрел это чудо, — радостно подумал Алеша. — И как он увидел такое? Вот он, лес — сиреневый! И красный бывает! Был только что!..»
Пепельно-оранжевые дымы от изб столбами тянулись в вишневое, гаснущее небо. Где же в этих стынущих сумерках пропал Володя?
— Ты нас пойми, Алеша! — вдруг сказала мать. — Без злости пойми. Павел Федорович хотел к хорошему приучить Володю. Ты его расспроси. Надо нам всем примириться.
— Не могу, — возразил Алеша глухим, упрямым голосом.
— Ты пойми нас, пойми! — твердила она, глядя на закат невидящими глазами.
Нет, не различала она этих красок! Володя был ее горькой отрадой и неизбывной заботой, болью, а Павел Федорович — последняя ее надежда на счастье. Мать заглянула Алеше в лицо:
— Володя ему перечит, что ни слово — обида, неуважение. Хоть ты нас пойми сердцем-то!
Алеша силился понять материнскую правду всем разумом, но разум не подчинялся… Чужд и неприятен был Павел Федорович, не допускало сердце почувствовать его отцом… Оно томилось от этого лилово-красного Володиного заката.
— Пожалей, Алеша, и меня и его пойми. Обида все у тебя, а ты по-доброму, миром…
Красное и золотое свечение неба у горизонта затягивали длинные угольные облака. Избы загорались внизу маслянистыми огоньками окон.
Мать стояла, задумавшись, сжав опущенные руки. Может, думала о том, как примирить в сердце Володю и Павла Федоровича…
— Я не могу с ним по-доброму, — хрипло проговорил Алеша. — С ним нельзя.
Мать отвернулась, всхлипнула.
— Нельзя, и все! — упрямо сказал Алеша. — Дурной он!
