Красные демоны жажды атаковали меня; началась лихорадка и бред, заселивший пустыню фантасмагорическими призраками. На протяжении эонов я убегал от ужасных додревних Тварей, владычествующих над пустыней и протягивающих мне своими белыми как кость руками зелёные, соблазнительные чаши ужасающего безумия. И, сколько я ни убегал, Они всегда преследовали меня; и я слышал Их невнятный говор вокруг себя в воздухе, оборачивающимся кроваво-красным пламенем.
В пустыне встречались миражи; в них были прозрачные озёра и подёрнутые рябью берилловые пальмы, всегда парившие на недосягаемом расстоянии. Я видел их в перерывах моего бреда; и вот наконец появился один, который всякий раз казался более зелёным и отчётливым, чем остальные; но я всё равно считал это иллюзией. Однако, это видение не поблёкло и не отступило, как прочие; и с каждым перерывом моей омрачённой фантомами лихорадки оно приближалось всё больше. И, полагая, что это всё ещё мираж, я приблизился к пальмам и воде; и великая тьма пала на меня, словно паутина забвения из рук последнего Ткача; и с этого момента я лишился зрения и сознания.
Проснувшись, я невольно подумал, что умер и нахожусь в уединённом укромном уголке Рая. Ибо вне всяких сомнений, трава, на которой я лежал, и качающаяся зелень вокруг меня, были прекраснее земных; и лицо, что склонилось надо мной, принадлежало самой юной и самой милосердной гурии. Но когда я увидел, что мой раненый верблюд пасётся невдалеке и ощутил пробуждающуюся боль собственной раны, я понял, что всё ещё жив; и что воображаемый мираж был настоящим оазисом.
Ах! чистой и добросердечной, как настоящая гурия была та, которая нашла меня лежащим на краю пустыни, когда верблюд без всадника пришёл к её хижине среди пальм. Увидев, что я очнулся от обморока, она принесла мне воды и свежих фиников, и улыбалась, словно мать, когда я ел и пил. И, тихо вскрикивая от ужаса и жалости, она умастила мою рану унимающими боль целебными бальзамами.
Её голос был так же нежен, как её глаза; а её глаза были как у голубки, из лежащей по соседству долины мирры и кассии. Когда я немного ожил, она поведала мне своё имя — Нерия; и я счёл его более прекрасным и мелодичным, чем имена наложниц султана, прославленных в песнях и легендах о давних временах. Она рассказала, что с младенчества жила со своими родителями среди пальм; но её родичи умерли, и теперь у неё не было никого, кто составил бы ей компанию, кроме птиц, которые гнездились и пели в зелёных кронах.
