И лицо исчезло, растаяло.
Перед тем как уснуть, когда чувства уже дремали, а сердце все еще глухо ныло, я вспомнила о тех, кто плыл в тесноте загона на нижней палубе. Почему они не прыгнут в воду, не попытают счастья — освободиться или умереть? Почему никто из этих кандальников не запретит себе дышать, не проглотит язык? Мысль об их малодушии принесла моему погружавшемуся в дрему сознанию некоторое облегчение — небольшое, но все же облегчение. Они не лучше меня, и значит, я не единственная трусиха.
Но тут же я ощутила и подспудное несогласие. Нет, нет, я им не чета. Я другая. Я не негритянка. Я это я, Аманта.
И хладнокровно, рассудительно я принялась уверять себя, что зовут меня Аманта Старр и что все произошедшее со мной просто нелепая ошибка, никак не согласуемая с реальностью, и если так, то как всякая ошибка, даже самая нелепая, она может быть исправлена. И, разумеется, она будет исправлена, потому что я это я и никто другой, не какая-нибудь никому не нужная, никем не любимая девушка. Меня ведь любят.
Мисс Айдел, например, она ведь, конечно же, явится за мной, тогда она просто кинулась доставать деньги! Она обязательно меня разыщет, ведь она так любит меня, она обещала мне, что я вырасту красоткой.
И Сет… О, Сет, конечно, тоже приедет, как только прослышит про меня. Приедет и возьмет меня за руку и поведет к свободе и радости. Ведь обещал же он мне чистую, ничем не замутненную радость! Да, все в порядке, я — это я. С этим убеждением я погрузилась в сон, и во сне Сет, застенчиво улыбаясь, протягивал мне руку.
Очнулась я в какой-то неясной тревоге. Пароход стоял.
Снаружи доносились шум, суета, неясные крики. Я вскочила.
— Успокойся ты, — раздалось из темноты. — Успокойся. Пароход топливом запасается, только и всего.
В те дни большие пароходы, эти тысячетонные дворцы наподобие «Затмения», брали с собой топливо на все плавание, запасаясь им в большом количестве, но старенькие суда, вроде «Королевы Кентукки», еще плавали от одного забора топлива до другого, а топливо это, то есть дрова, кидал им в трюм какой-нибудь затрапезный фермер или свиноподобный плантатор, а не то пароход ждала уже поленница дров, сложенная где-нибудь на лесной опушке, и бородатые, трясущиеся от малярии пропойцы всех мастей, оттенков кожи и рас, в красных шейных платках и с топорами, поблескивающими на солнце, выходили из чащобы, чтобы с нескрываемым презрением окинуть взглядом пароход, сплюнуть и опять нырнуть под древесную сень.
