— Что он хотел?
Слова эти расковали меня. Я живо повернулась к ней, жалобно, с волнением воскликнув:
— Он простудится! Простудится!
И в то же мгновение лицо, которое я уже не первый год так хорошо знала, преобразилось. Казалось, будто сквозь морщины, складки, траченую временем плоть этого лица с его выражением привычного практицизма проступило другое лицо — нежное и слегка насмешливое, лицо, на котором, несмотря на возраст, не было печати старости.
— Чушь, детка, — сказала миссис Терпин. — Чушь! — И я отметила про себя, что это в первый раз, по крайней мере на моей памяти, ею было произнесено слово, хоть отчасти приближавшееся к вольному. — Чушь, детка! — воскликнула она с какой-то веселой бесшабашностью. — Вот ты так действительно простудишься! В сосульку, небось, превратилась в этой гостиной.
И, потянувшись ко мне, пощупала мои руки.
— Пойдем, подержи руки над огнем, не то и вправду простудишься, — сказала она.
— О, я не замерзла, — ответила я и в припадке какой-то сумасшедшей радости добавила: — И никогда теперь не замерзну!
И бездумно, только лишь потому, что у нее в тот момент было такое лицо, а я чувствовала внутри то, что чувствовала, я метнулась к ней и поцеловала ее в левую щеку — чмокнула неловко, неуклюже, после чего бросилась вверх по лестнице в свою комнату.
Вскоре после описанного случая я отправилась в Цинциннати повидаться с отцом. Он вел себя со мной как обычно, как любящий отец баловал меня, слегка хвастался мною и то и дело невзначай ерошил мне волосы, поглаживая мою кудрявую голову, засыпая вопросами и с безукоризненным терпением выслушивая ответы.
Однако я заметила, хотя наблюдение это и трудно сформулировать, какую-то чрезмерную предупредительность с его стороны. Нет, не то чтобы он стал более внимателен и предупредителен, чем раньше. Изменилось что-то в его тоне. Появился оттенок церемонности — качества, которого я раньше за ним не замечала, — словно он очень старался выполнить положенное.
Я усмотрела в этом желание загладить произошедшее между нами год или более назад, когда я вознамерилась спасти его бессмертную душу. Конечно, все это время мы продолжали видеться, и он не раз предпринимал попытки показать, как тоскует по прежней безмятежной незамутненности наших отношений. Теперь же, сидя со мной в ресторане, где я уплетала за обе щеки, или за чаем у камина мисс Айдел (мистер Мюллер еще хворал и находился, как они говорили, в больнице Цинциннати), или бродя со мной по улице, где я могла предаться суетной радости наведаться в модные магазины, отец, видно, совершал еще одну попытку, такую решительную, целенаправленную и неукоснительную, что мне стало даже как-то не по себе. Хотелось сказать ему, чтобы он не трудился, что теперь все в порядке: он — это он, а я — это я.
