. Непонятно, зачем вообще нужна была эта экспертиза, так как заранее предусмотрели два варианта поведения офицеров, производивших этот эксперимент. Если Дрейфус проявит волнение – это будет свидетельством его виновности, а если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет просто считаться доказательством, что его предупредили об опасности. Дрейфус волнения не проявил, и, как подчеркивают историки, видевшие этот документ, в нем нет никаких свидетельств о том, что рука Дрейфуса дрожала
[46]. Но выбрали первый вариант, и Дрейфусу объявили, что он немецкий шпион, его страстные уверения в невиновности никто не хотел слушать. Офицеры уже тогда понимали, что никаких серьезных улик против него нет, и предпочитали, чтобы Дрейфус, ошеломленный всем случившимся, покончил жизнь самоубийством и тем косвенно признал свою вину. Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Но Дрейфус отказался покончить жизнь самоубийством и сыграть на руку своим врагам. Вслед за тем он был арестован, арестован с нарушением элементарной законности, без ведома парижского военного губернатора и префекта города Парижа. Помимо военных, о его аресте знали премьер-министр Ш. Дюпюи и министр юстиции Герен. Дрейфуса поместили в тюрьму Шерш-Миди. Коменданту тюрьмы майору Ф. Форцинетти отдали распоряжения еще до прибытия туда Дрейфуса. Ему приказали поместить узника в самую секретную камеру и следить за тем, чтобы у него не было ни ножа, ни бумаги, ни чернил, ни карандаша. Было предписано принять все меры предосторожности, особенно предостерегая против «…вероятного поползновения высшего еврейства»
[47]. Увидев Дрейфуса, майор поражен его видом: «Он был в состоянии крайнего возбуждения, передо мной был настоящий сумасшедший, с глазами, налитыми кровью. Он все опрокинул в своей комнате. Мне не без труда удалось его успокоить. У меня сложилось впечатление, что этот человек невиновен»
[48]. Дрейфус долго не мог прийти в себя. Майор Форцинетти продолжает: «В течение этого периода крайнее возбуждение капитана Дрейфуса не прекращается. В коридоре было слышно, как он стонал, кричал, громко заявлял о своей невиновности. Он бился о мебель, о стены и, казалось, не чувствовал ушибов. Он не имел ни минуты покоя и когда, разбитый страданиями и усталостью, не раздеваясь, валился на кровать, то его сон прерывался страшными кошмарами. Он так вздрагивал, что ему случалось падать с кровати. В течение девяти дней настоящей агонии он принимал только бульон и подслащенное вино, не дотрагиваясь до твердой пищи»
