Итак, пришло время покраски. И запас коричневой краски быстро был израсходован, в последующие дни магазины хозяйственных товаров были переполнены: усердные хозяева, которые друг к другу обращались «господин товарищ», хватались за любую краску, которую могли раздобыть. Через какое-то время магазины Черновица представляли собой необыкновенную картину: изумруднозеленые и яично-желтые, ярко-красные и сине-зеленые жалюзи чередовались друг с другом, и множество людей любовалось этой картиной, задумчиво глядя на контрастную игру цветов.
А власти посмотрели и сказали «добро».
Но вернемся назад: Черновиц, июль 1940. Почти месяц прошел с момента присоединения к Советскому Союзу. Внешне в городе все было без изменений. Разве что только у пекарных лавочек начали выстраиваться маленькие очереди: наш чудесный вкусный черный хлеб вдруг стал дефицитом, и пекарям было дано указание выпекать больше белого хлеба и одновременно с этим из такого же теста лепить всевозможные кренделя, батоны, плюшки, которые своим разнообразием должны были создать иллюзию изобилия. Неприятности, привнесенные новым порядком (люди не без опасения стали посещать парикмахерские, где стало возможным — так это называлось — подхватить вшей), высмеивались и с вымученными улыбками принимались. Но в остальном казалось, что жизнь с ее суетой идет дальше по инерции — по старой колее, в привычном русле, и вряд ли кто-то догадывался, что стрелки на путях уже переведены. Магазины открывались и закрывались в обычное время, в «Гусином гнезде»[30] загорала «золотая молодежь», вечерами вдоль городских бульваров и аллей прогуливались парочки.
Тем не менее из-за некоторой неопределенности город находился под тяжестью гнетущей тревоги; взгляды менялись, что свидетельствовало о внутреннем напряжении людей, а смех звучал не по-настоящему. В фешенебельном отеле, где расположился НКВД (советская политическая секретная полиция), все ночи напролет в окнах горел свет, и через задернутые шторы скользили силуэты фигур, двигающихся туда-сюда. Время от времени на улицах города можно было видеть экзотическое зрелище — конных военных, одетых в развевающиеся черные бурки, чье появление никак не способствовало поднятию настроения. Мой отец, владелец обувного магазина, выглядел озабоченно; и без того неразговорчивый, теперь он позволял себе бросить лишь пару слов о предположениях и слухах, ходивших в торговых кругах и не суливших ничего хорошего. Но все оставалось по-прежнему — до поры до времени. Этот свинцовый штиль был обманчив, как безмолвная, удушающая влажность перед взрывом бури. И она взорвалась.
