И это естественно, ибо Цзи Юнь жил в стране деспотической, где всякое проявление независимости, собственной точки зрения могло быть воспринято как нонконформизм и соответственно осуждено официальной цензурой. Критика чиновника-взяточника и сочувствие к его жертвам по-разному воспринимаются, если чиновник воплощает в себе существующий режим и если он является частным лицом, которому могут быть присущи любые недостатки. В Англии взяточника критиковали как частное лицо. В Китае это частное лицо в сознании народа было представителем власти, и его личная испорченность могла быть воспринята как коррупция всего аппарата, как случай типический, репрезентативный. Именно здесь открывалась связь сатиры морализующей с сатирой политической. Этой связи не было в Англии, но в Китае она существовала в читательском восприятии. Вместе с тем такая эфемерная связь, существующая «сегодня.», глохнет, ослабевает с годами. Следующие поколения ее уже не различают. Это, видимо, было одной из причин того, что сатира Цзи Юня, с таким интересом читавшаяся при его жизни, в дальнейшем утрачивает свою популярность. Ее уже не воспринимали как острый, злободневный материал, ее заслонили другие литературные явления.
Тем не менее Цзи Юнь с его воспитательно-моралистическим пафосом был не только воспитателем нравов, но и критиком некоторых явлений социальной действительности, и в этом смысле его этический протест выражал общественное недовольство, критиковал реальные формы жизни современного ему общества.
Просвещение всегда включало в себя проблемы этики, воспитания, исправления нравов. Но разные его фракции по-разному освещали функцию этого исправления. Одни делали акцент на исправлении общественных учреждений, формирующих общественные нравы, коверкающих добрую от природы душу человека, другие же полагали, что, прежде чем изменить общественные учреждения, нужно готовить граждан для будущего строя. Последняя точка зрения характерна не только для английских просветителей типа Стиля и Аддисона, т. е. для раннего этапа победившей буржуазной революции, когда речь шла лишь о «доделках» нового общественного строя, о завершении и увенчании совершившегося переворота, но и для новой стадии немецкого Просвещения, в период веймарского классицизма, когда просветителей разочаровала Французская революция в ее террористической форме и когда Гёте и Шиллер проповедовали «эстетическое воспитание», т. е. моральное совершенствование людей до наступления революции.
