Я, как могла, распласталась по рыжей земле… Тонкий стебелек полыни попал в рот, я невзначай прикусила — и весь мир стал горьким по-настоящему. Мосс долго вглядывался, — что там было видно без бинокля? Потом сказал: «Можно».
Одна только черная коза, привязанная к тополю, встретила нас на поселковой улице. Солдат заглянул через один забор, через другой, выругался тихонько.
— Никого нет?
Он не ответил. Толкнул калитку, и мы вошли в сад.
— Уна!
Солнце жгло затылок. Мосс крикнул еще раз и сбросил автомат с плеча. Пошел к двери, загородив рукою мне дорогу. Коза с той стороны подошла к забору и замекала противно. Тут дверь все-таки распахнулась.
— Моисей, ты? — спросила особа, вставшая на пороге. На ней был серый брючный костюм, вовсе не деревенский, с каким-то ярким пятном на плече. — Симон с тобой?
— Нет, — угрюмо отвечал Мосс. — Велел вот… привести.
Все это вдруг показалось мне невыносимым. Голова кружилась. Пятно ползло, — это оказался рыжий котенок, он нагло мяукал… на лице Уны было страдание.
— Входите, — стеклянным голосом велела она. Отступила в сторону, и темная прохлада дома поманила меня — свыше сил. Я на что-то опустилась, сквозь звон в ушах донеслось:
— Если вдруг — скажи… Нет уж. Ладно. Прощай, Моисей.
— Да что… увидимся еще. Я скоро вернусь за ней.
— С Богом. Ступай.
Потом Уна возилась в прихожей, шаркала веником, цыкала на кота. Вошла, неся глиняные кружки.
— Молоко. Пейте.
— Спасибо.
У нее в кружке, может, и что другое было — осушила она ее залпом, уставилась в окно.
Господи, поплакать, что ли, — пока не видит эта баба в шелковом костюмчике…
— Где мы? Что это за место?
Уна обернулась, смерила меня равнодушным взглядом и снова уставилась в окно.
— Очень глупо…
— Что — глупо?
— Смотреть на меня так, будто я виновата.
— Дорогая вы… — тут снова на меня взглянула и переменила немного интонацию, будто хотела сказать: «дорогая вы штучка…», — дорогая моя, все дело в том, что Мосс должен был привести его! Его, а не вас. Понимаете вы, что это значит?
— Понимаю, — я уже была злая как черт, потому что Уна говорила чистую правду. — Но зачем-то же он так поступил!
Она не ответила, отцепила от рукава котенка, спустила на пол. А я подумала о том, что маячило в уме все эти часы: он ведь меня предупредил. Два месяца я носила с собой везде паспорт и немного долларов — потому что после мятежа танкистов он сказал, что нужно быть готовой в любой момент бежать. Мне не хотелось это понимать, не хотелось знать и даже думать я об этом, казалось, не могла — куда бежать? Как? Где может быть для меня место? Кроме того, я полагала, что одного бегства в жизни мне хватит — но Симон, как всегда, оказался прав.
