— Да девушку-то не строй — все понимаешь, я знаю, но вот что ты меня перед людьми позоришь, — Келли драматически простер руку… я не выдержал и заржал.
Дихи чуть не плакал. Келли выпучил глаза на меня… и тоже захохотал, согнулся пополам, упал на диванчик. У него еще и нервное это было, думаю — он все смеялся, смеялся, и вдруг перестал.
Богом клянусь, он изменился в лице — смотрел мимо меня, и не на брата, а куда-то в белый свет. Смотрел и как-то сползал по дивану на бок.
— Что с ним?
Дихи наклонился, заглянул в остановившиеся глаза. Что-то произнес, по тону я догадался: «Ничего страшного».
Келли всхлипнул и зажмурился. Его качнуло. Я невольно сунулся поддержать, а Дихи в этот момент, не прощаясь, выскользнул в прихожую и смылся.
Но я на Дихи не смотрел. Келли висел у меня на плече и ерзал ногами в дурацких шлепанцах, пытаясь сесть поровнее. Кажется, он что-то пытался сказать.
— Что, Келли?
— Сида… Сида…
— Да что такое?
Келли оттолкнул меня, чуть не на животе дотянулся до столика — но чашка из-под кофе была пустая. Я сходил на кухню и принес ему воды. Келли напился и посмотрел на меня уже почти осмысленно.
— Эй Келли, ты как?
— Да ну… ничего уже… Бо Финне, я ведь Сиду видел.
— Кого?
— Деву… с той стороны. Черт, что же она так на ту похожа… Рыжая, платье синее на ней такое… А лица не помню — ее или нет.
Я не понимал, о чем и о ком он говорит. А он продолжал:
— Вон в том углу она… как из стены вышла… посмотрела на меня и говорит: ох, Келли, страшной смертью ты погибнешь. Спасайся говорит, только радости тебе не будет… Господи, что же это, я же и не ел ничего такого, и не курил, и не нюхал…
Он и так был тощий, а тут вовсе осунулся прямо на глазах — будто и в самом деле привидение увидел. Я помялся еще с минуту, но он вроде меня уже и не замечал, сидел и бормотал: «страшной смертью… радости не будет…»
Ну, я и ушел.
А он, выходит, все-таки спасся.
…вот скажи, почему я все время с тобой разговариваю, а? Не могу не разговаривать, имя твое по сто раз на дню вспоминаю, не крещеное, а то, что я тебе дал, когда понял это про тебя, что ты цветок-солнце, мой Лус.
Хотя нет, не мой же.
Больно это все, очень.
Верил бы в бога, так точно считал бы, что это мне за мои грехи, а так — не знаю, за что. То есть за что я тебя-то полюбил — с этим как раз все ясно: нельзя было тебя такого не увидеть, не разглядеть, а раз увидел — не захотеть, а раз захотел — не подойти… Я ведь бесстыжий, ты сам так говорил. Ну, я и не стал долго рассусоливать, сразу спросил — сладится или нет. До сих пор понять не могу — как ты согласился, почему? Не красотой же я тебя сразил своей невдолбенной — какая там красота… И не танцами — тебе как раз все равно было, что я там танцую, ты и не видел никогда… Но ты пошел со мной, любил меня… Что такого ты во мне нашел, чего я и сам о себе не знаю? Ты же не такой, как я, ты слишком другой был, зачем же ты тогда согласился на это все, сердце мое?
