– Повадилась, тварь! И что ей тут нужно?!
– Известно, что. Скот, люди…
– А храмы?! Почему она храмы жжет?!
– Куда боги смотрят?! Почему не убьют гадину?!
– Ты потише, насчет богов-то…
– Еще услышат…
– Что с Химерой делать, то у богов на коленях. Им виднее.
– У тебя, небось, совета не спросят…
⁂
Я больше не слушал. Химера возвращается: опять и снова. Прилетает из Ликии. Это все, что нужно знать.
«Убью. Я тебя убью.»
Обещать не значит выполнить. Я видел, каково чудовище в ярости. Что может ей противопоставить Гиппоной, сын Главка? А если не Главка, если кого-то неизвестного, давно забывшего о том, что у него в Эфире есть сын – тем более, что?!
«Победу в битве, – напомнил дедушка Сизиф, – приносят не только сила и храбрость. Ум и хитрость не менее важны.» Мне никогда не стать сильнее Химеры. Храбрее? Никогда. Значит, мое оружие – ум и хитрость. В каких арсеналах хранишься ты, оружие?
Сама мысль о победе – разве это не химера?!
2
Если кто-то живет, он умирает
– Ты умеешь смотреть краем глаза?
Кимон спрашивал шепотом, не разгибаясь и не поднимая головы. Как будто и не со мной разговаривал. Так, бормотал что-то себе под нос.
Я сам вызвался проводить его. Тут идти-то всего ничего, странник и без провожатого разобрался бы. Если уж он от самого Пилоса топает и не заблудился! Но мне хотелось напоследок послушать еще разок про невиданные земли, вот и навязался в проводники. Кимон не возражал. Мы уже почти добрались до торной дороги. Рассказ о путешествии на Родос, о тамошних диковинах, об искусниках-телхинах[49], чье мастерство граничит с колдовством, также подошел к концу. Кимон присел вытащить камешек из сандалии – и вдруг…
Что случилось? За нами следят?!
– Справа. Осторожно, не спугни.
Стараясь двигаться без спешки, я присел рядом со странником. На всякий случай нашарил камень поувесистей, сжал в пальцах. Камень сразу придал мне уверенности. Если что, не промахнусь! Таким подарком промеж глаз – никому мало не покажется! Вот теперь можно и повернуть голову. Чуточку, самую малость. Что там у нас по правую руку?
Почудилось: вяз, растущий шагах в сорока́, двоится. Словно у дерева объявился маленький близнец. Или сын…
Не сын, а дочь!
Волосы ее – крона древесная. Буйные, густые – зелень с осенней прожелтью. Она куталась в них, как в женский тканый пеплос[50]. Нет, она даже не куталась! Листья-волосы сами лежали на гладких плечах и маленькой, почти мальчишеской груди, притворяясь накидкой. Кожа ее – гладкая молодая кора. Руки ее – гибкие ветви. Лицо…
