Никогда ещё не слышала Бьянка этих звуков. Не понимала их. Не ведала их происхождения. Ей ещё только предстояло запомнить их удивительную симфонию, их тайный смысл и предназначение.
Обитали они с хозяином от Рябининых отдельно – в крохотной избушке с застеклённой верандой, служившей для постоя исключительно летом, на отшибе двора. Зимой она и вовсе пустовала.
Бьянка лежала возле двери, положив морду на лапы, смотрела на всполохи печного огня, на хозяина, который не обращал на неё никакого внимания: сновал вверх-вниз по ружейным стволам войлочным ёршиком на шомполе, пшикал маслицем из баллончика; долго снаряжал патронташ мелкой дробью – семёркой – на рябчика и на вальдшнепа, а ещё двойкой и единицей – если подвернётся, на удачу, зверь покрупнее. Под конец две пули вложил. Так, на всякий случай. В завершение всего Иван Сергеевич достал из рюкзака ношеный армейский камуфляж болотного цвета, кожаные офицерские берцы и вязаную шапочку. Затем выдул кружку пакетированного чая с пряничком медовым. Разделся до кальсон. Перекрестился на образ Спасителя, что мерцал в углу от тусклого огонька лампадки, погасил свет и, освобождённо вздохнув, улёгся на бок под толстым ватным одеялом. Уже проваливаясь в невесомую бездну, сказал Бьянке: «Спи давай, завтра рано вставать. На охоту».
5
Утренник встретил их сахарным хрустом под ногами; тянущимися к небу столбами душистого печного дыма, кремоватыми просветами меж пластающихся по горизонту облаков. Покуда ещё не поднялось из-за них скромное, как юная девица, северное солнышко. Самое время топать и топать теперь по холодной земле, по прошлогодней жухлой траве, слышно пружинящей под ногами. С ружьишком за одним плечом, с зачуханной котомкой – за другим, с кожаным патронташем на пузе да с собачонкой в поводке. Иван Сергеевич быстрым шагом двигался в сторону ближнего леса, чтобы успеть услышать его до рассвета. Шёл седьмой час утра. В эти минуты Форстер не думал ни о городе, который так стремительно и нежданно покинул, ни о собачьем питомнике, где его возвращения ждали хворые да раненые бедолаги, ни о девушке Сиротке, от которой он сбежал с радостью. Все его мысли и чувства были впереди, ещё в километре хода, там, где просёлочная дорога ныряла в тень вековых елей, корабельных сосен и асфальтового цвета осин. Где начинался другой мир – любимой им охоты, азарта и самых неожиданных происшествий, которые не раз уже приключались с ним, чтобы стать затем в ряд его лучших воспоминаний.
