Наконец, в начале первого, он появился. На дороге, ведущей к приюту, показались три черные машины. Епископ ехал во второй. Воспитанники тотчас принялись кричать: «Да здравствует епископ!», «Да здравствует папа!», «Да здравствует церковь!»…
Его преосвященство был небольшой коренастый человек с красным лицом и мутными, невыразительными глазами. Он с трудом вылез из машины, подхватив свою сутану. Поверх фиолетовых перчаток он носил большой аметистовый перстень. Его руки были под стать всей его фигуре — такие же коротенькие и толстые. Как только он выбрался из машины, он принялся крестить воздух направо и палево. Он старался выступать медленно и величаво. Он снисходительно улыбался воспитанникам, а те кричали и аплодировали пуще прежнего.
Затем братья бросились к нему и освободили его от фиолетовой мантии. Они облачили его в епископские одеяния, водрузили на голову митру и дали в руки жезл. Он стоял не шевелясь, позволяя себя одевать, похожий на манекен. Когда его облачили, он направился к строящемуся зданию и окропил камни святой водой, бормоча латинские молитвы. В заключение он стукнул маленьким молотком по большому камню, и братья зааплодировали. Воспитанники последовали их примеру. Тогда его преосвященство подал знак, что хочет говорить, и наступила тишина.
— Дорогие дети мои! — начал он. — Мы глубоко тронуты той привязанностью, какую вы проявили к пастырю благородного и богатого города Барселоны…
Он произнес длинную речь, восхваляя Барселону и щедрых благодетелей, живущих в этом городе; затем сослался на славное прошлое католической Каталонии, «близкой сердцу господню». В конце концов он добрался до приюта и братьев:
— Эти достойные служители церкви заботятся о телах и душах ваших. Они создают из вас людей, иногда даже… вопреки вам самим. Конечно, порой им случается и ударить. Конечно, подчас вы жалуетесь… Но разве металл не жаловался бы, если бы мог, когда кузнец бьет его молотом; и, однако, как гордо выглядит он, когда становится произведением искусства! То же происходит и с вами, дети мои…
Танги слушал среди всеобщего молчания. Он спрашивал себя: не насмехается ли прелат? Но епископ, казалось, говорил совершенно серьезно. Танги почувствовал отвращение.
Войдя в столовую, воспитанники были потрясены, увидев на столах фарфоровые тарелки; в каждой лежало по куску хлеба, апельсину и мандарину. На всех столах высилось по два кувшина с красным вином. Все уселись и зааплодировали поварам, которые внесли два больших котла: в одном был суп, в другом — картошка с мясом. Танги не верил своим глазам, не верил своему рту. Он съел свой апельсин вместе с кожурой, а теперь ему еще дадут мяса! Он невольно потирал руки.
