Первой проблемой было найти им место для ночлега. Старосты бараков приказали своим людям разойтись по местам и захлопнуть двери. Танги повиновался. Затем староста его барака, маленький человечек с прозрачным лицом, запер дверь на задвижку, хотя еще не было отбоя. Через несколько минут послышались первые просьбы.
— Есть у вас место? Сжальтесь, ради бога, отвечайте! Есть у вас свободные тюфяки? — молил голос за дверью.
— Ты еврей? — спросил староста.
— Да.
— У нас нет места. Здесь политические. Ступай дальше. Иди в девятый, десятый или одиннадцатый барак.
— Прошу вас, пустите! У них нет места. Мы устроили там несколько человек, но больше негде поместиться. Только на одну ночь! У нас тут дети. Они замерзнут! Умоляю вас, впустите несколько детей…
— Нет места.
Танги дрожал, сидя на тюфячке. Каждое слово человека, умолявшего под дверью, отдавалось болью у него в мозгу. Ему было очень страшно. Он шептал: «Это преступление… Это преступление… Ведь у них дети…» Но он весь день проработал на «стройке», и у него едва хватало сил не опускать отяжелевшие веки.
— Откройте, умоляю вас! — снова послышался стук в дверь.
— Я же тебе сказал, что этот барак не для евреев! Тут политические. Да к тому же у нас нет места.
— Дайте нам взглянуть! Позвольте одному из нас войти и посмотреть, нельзя ли кого-нибудь пристроить. Прошу вас! Дети лягут тут же, прямо на полу. Они не просят тюфяков. Мы шли двенадцать дней пешком. Многие из нас умерли по дороге. Сжальтесь, дайте нам взглянуть!
— Нет места. Проваливай! Оставь нас в покое. Мы работали весь день, и у нас нет места для евреев. Отправляйтесь к русским. Может, они вас пригреют.
— Русские пустили несколько человек. Они спят вчетвером и впятером на тюфяке. Сделайте, как они, впустите хоть кого-нибудь.
— Очень надо! Чтобы подохнуть вместе с вами… Благодарю покорно. А ну, живо катитесь отсюда!
Каждое слово стучало, как молот, в усталом мозгу Танги. У него не было сил собраться с мыслями. Он не мог поверить в реальность всего происходящего. Как можно было этому поверить? Он хотел встать, но знал, что стоит ему открыть рот, как его изобьют или накажут. И он лежал на своем тюфяке, не в силах сомкнуть глаз. Сердце колотилось у него в груди. Виски сдавило. «Что делать? — твердил он про себя. — Что делать?..»
А в дверь все стучали.
— Откройте! Откройте!..
Наконец наступила тишина. Слышались только рыдания и стоны. Мало-помалу смолкли и они. Танги, завернувшись в одеяло, думал о несчастных людях, оставшихся ночевать на морозе в одной тонкой арестантской одежде. Они, наверное, лежат вокруг барака и трясутся от холода. Под конец Танги перестал размышлять. Он решил не думать ни о чем, но все равно никак не мог уснуть. Он чувствовал, что его лихорадит. «Только бы не заболеть… Только бы не заболеть…»
