Он отдыхал душой только подле Рашели, которая рассказывала ему чудесные истории. Он слишком много знал, чтобы верить в колдунов и волшебниц, но очень любил сказки. Для него сказки означали мир. Рашель говорила таким нежным голосом и была изумительной рассказчицей. Она умела прервать рассказ на самом волнующем месте, и у Танги замирало сердце. Он страдал, когда Белоснежка засыпала непробудным сном, и ликовал, когда принц будил ее, чтобы сделать своей женой. Танги испытывал потребность верить сказкам. Ему казалось, что в этом чудесном мире он общается со всеми другими детьми. Слушая рассказы Рашели, он становился таким же ребенком, как и все дети, — именно в этом он больше всего нуждался.
Его мать заболела. Ее мучил кашель. По ночам она не могла лежать, ей казалось, что она задохнется. Она сидела на своем тюфяке, дрожа от холода и озноба. На лбу у нее выступал ледяной пот. Танги с тревогой смотрел на нее. Он не знал, как надо молиться, никто его этому не учил, но теперь он молился каждый вечер. Он просил бога не отнимать у него маму и думал, что бог должен услышать его молитву. Но надежды его не сбывались, и матери становилось все хуже. И вот наступил день, когда она уже не могла встать с постели. Вечером ее унесли в лазарет. Танги расслышал только одно слово — «плеврит». Но жизнь научила его быстро понимать, что кроется за непонятными словами. И он приготовился к самому худшему. Он перенес свои вещи к Рашели, которая уложила его рядом с собой. Она утешала и ласкала его. Когда он плакал по ночам или не мог уснуть, она рассказывала ему сказки, такие чудесные и такие длинные, что он забывался и засыпал, не дождавшись конца…
Два раза в неделю ему разрешали навещать маму в лазарете. Он ходил туда с Рашелью. Перед уходом она его тщательно причесывала. У него были густые черные волосы, длинные и вьющиеся. Рашель расчесывала ему кудри и делала пробор. Затем они шли в лазарет. Он помещался в самом обыкновенном бараке. Но вместо соломенных тюфяков там стояли кровати, накрытые простынями и одеялами, как в гостинице.
На одной из кроватей лежала его мать, такая бледная, что лицо ее сливалось с белой простыней. Живыми казались только ее глаза — огромные, черные. Танги садился подле нее и держал ее за руку. Она говорила с трудом и часто улыбалась ему. Но ее грустная улыбка только усиливала глухую треногу Танги. Когда он уходил от нее и возвращался в барак для «политических заключенных», у него было очень тяжело на душе. Но он никому не жаловался и старался не плакать. Ему просто было очень скверно. Случалось, он начинал дрожать, хотя ему не было холодно, или покрывался испариной, когда другие дрожали от стужи.
