В пять утра я звоню маме и прошу ее приехать в Дублин. Старуха отправляет папу, а затем и меня в крохотную ванную комнату, где в грохочущем бойлере греется вода. Немного позже мы сидим в гостиной, пахнущие ванильным мылом и одетые в старые вещи покойного мужа хозяйки. Никто не говорит ни слова.
Взгляд Макера блуждает по комнате, но я с облегчением понимаю, что умом он не тронулся. Папа думает, роется в памяти, делает какие-то выводы.
Спустя три чашки кофе и два с половиной часа после моего звонка во двор въезжает мамин «форд»: наверное, потом ей придет пять-шесть штрафных квитанций за превышение скорости. Я выхожу ее встретить, и мама смотрит на меня так, словно не уверена, кого следует вызвать, «Скорую» или полицию.
– Майлин, – говорит она, пытаясь совладать с собой, – я не знаю, как с тобой поступить. Нельзя вот так просто исчезать. Что ты со мной делаешь?
Мне столько нужно ей сказать. Что мне жаль, безумно жаль. И что я исчезну снова. Что она должна мне поверить.
– Зря я тебя ударила.
Мама плачет, а я с ужасом понимаю, что не могу плакать вместе с ней. Больше не могу.
– Прости, Майлин. Я была не права. Но я уже ничего не понимаю. Как следовало поступить тогда? Что делать сейчас?
Надо что-то ответить, но я не могу выдавить из себя ничего вразумительного и лишь повторяю, запинаясь:
– Я… мне… я…
– Да, ты! – измученно восклицает мама.
Подойдя, она порывисто обнимает меня, утыкаясь лицом мне в плечо. Ее бьет дрожь. Хочу обнять ее в ответ, но руки трясутся. Мама сжимает мои плечи.
– Все крутится вокруг тебя. О других ты совсем не думаешь. Майлин, так больше нельзя. Да скажи ты хоть что-нибудь!
Я бы с радостью! Сама не хочу молчать, ведь это трусливо и нечестно. Однако я скоро брошу ее снова. Невероятный стыд наполняет меня, словно свинец.
– Сначала Вики, теперь еще и это. Снова и снова!
Ее имя… Нет, это уже слишком. Ах, будь у меня силы вырваться из маминых объятий, я бы это сделала.
Сзади тихо скрипит дверь, и мама пристально смотрит мне через плечо. Она как цепенеет. По ее телу пробегает дрожь, но затем она снова замирает.
– Не может быть…
Я киваю.
– Может. Я же обещала, что найду его. И нашла. В Лиаскай, мам.
Отстранив меня, мама неуверенно направляется к отцу, который стоит в дверях за спиной старухи. Да, в моем воображении наша с папой встреча проходила по-другому. И совсем иначе я представляла их с мамой воссоединение.
Папа потрясенно молчит. Теперь, когда он снова стал одним целым, его трудно узнать. Он высокий, очень худой, но совсем не сутулится. Только сияющие голубые глаза остались прежними. Лицо у него за двенадцать лет постарело, а глаза – нет. Он смотрит на маму, не дыша и не моргая.
