За воротами нас встретили узенькие улочки старейшего района города, если не считать сам Кремль. Здесь уже огородов не было. Дома были каменные иногда с деревянным вторым этажом. Стояли они как бы по красной линии, но сама эта линия была проведена как бык поссал. Улица была узкая, поэтому жители глазели на мой кортеж из окон и с крыш домов. Публика тут была побогаче, чем ранее, и встречала не так шумно, как на Таганской или Соляной площадях.
Варварка вывела нас к средним торговым рядам. Над крышами этого рынка, напомнившего мне «лихие девяностые», величественно возвышались купола Покровского собора, более известного как «Храм Василия Блаженного». Мой кортеж повернул направо, проехал мимо него и наконец-то выполз на Красную площадь.
Я, конечно, понимал, что тот вид, который Красная площадь имела в мое время, это следствие долгой эволюции. Но все равно разочарование мое было велико. Застроенная лавками узкая площадь не производила привычного величественного впечатления. Булыжная мостовая едва виднелась из-под многолетних наносов грязи. Кусты и деревья привольно росли на валах петровских бастионов и между зубцами кремлевских стен. Побелка на кирпичной кладке облупилась, и все стены и башни выглядели неряшливо. Кроме того, Никольская башня не имела привычных мне барабанов, таких, как у Спасской, и венчалась совершенно простенькой четырехскатной крышей.
Напротив Никольской башни вместо пышного корпуса Исторического музея стояло простенькое трехэтажное здание бывшей Главной Аптеки, а теперь Московского университета. Все окна в нем были распахнуты, и из них гроздьями торчали любопытные студенты и не менее любопытные преподаватели. Мой кортеж, не останавливаясь, завернул под арку Спасской башни. И мы наконец оказались в Кремле.
На Ивановской площади меня ждала композиция «кающиеся грешники». Вместе с генералом Мясниковым каялись восемнадцать казаков Гурьевского полка, в том числе и полковник Речкин. Все были в полотняных рубахах, босые и простоволосые.
Я спрыгнул с коня. Причем люди Никитина быстро развернули ковер, дабы я ноженьками своими по земле не ходил. Ох уж этот этот пафос. Не хочу становится его заложником. Но приходится быть святее Папы Римского и корчить из себя истинного царя династии Романовых. Причем по допетровским канонам.
Мясников повалился на колени, протягивая мне кнут:
— Государь мой, нет мне прощения! Недоглядел я за сыном твоим. Казни меня любой казнью, но прости моих людей. Не по злому умыслу они это сделали.
