Ты мне всех дороже, Лилечка. Только не сердись на меня.
Лилия смеется, потом кричит:
Мам, иди сюда. Тут Света решает, кому из нас жить, а кому умирать.
Ба приближается, с камешками на ладони:
Смотрите, какие красивые я собрала. «Не счесть алмазов в каменных пещерах. Не счесть жемчужин в море полуденном!» Так о чем вы здесь без меня беседуете?
У Ба глаза светло-голубые, челка закрывает лоб. Лилия обращется к Ба: Света решает, кто дольше жить будет, ты или я. Ну и как ты, мам, думаешь, кого она больше любит?
На глаза Ба навертываются слезы: ты, Светенька, наверное, хочешь, чтобы бабушка первая копыта отбросила? Конечно, бабушка старенькая, кому она теперь нужна. А ведь бабушка тебя вырастила. Теперь можно избавиться, за ненадобностью…
Света бросается к Ба: нет, Ба, ты мне нужна. Я не хочу, чтобы ты умерла. Ты, ты мне нужна.
Вот ведь маленькая предательница, говорит Лилия. Она кладет книжку на песок, идет к Свете, берет двумя пальцами медведя и кидает его в море:
Пусть медведь погибает. А мы все живы останемся.
И будем жить долго и счастливо, восклицает Ба.
Все трое сжимают друг друга в объятиях. «Ничто, ничто не разлучит нас!» – скандирует Лилия. «Ничто, никто, никак!» – подхватывает Ба.
* * *
Отвори дверь: там будет Эрик. Эрик сидит за письменным столом, под бежевым торшером горит лампа. Эрик пишет (может, дневник, может, очередной стих). На столе стоят фотографии в рамочках: панда, жираф, тукан, коала в руках улыбающейся китаянки. Ароматическая палочка тлеет на подоконнике и наполняет комнату сандаловым ароматом.
Можно к нему подойти, можно к нему прикоснуться. От него идет тепло, как будто он человек-обогреватель. Он всегда легко одет, на его щеках всегда румянец. Он говорит, что люди мерзнут не от холода – от одиночества. А ему не бывает одиноко, ведь вокруг него звери и птицы, особенно тукан, и про зверей пишутся стишки, и друзья приходят послушать. Когда ему быть одиноким?
Света подходит и кладет ему руки на плечи. Эрик перестает писать. Комната плывает перед глазами. Мы на берегу реки, думает Света, мы вот-вот в нее упадем. Света наклоняется и прикасается щекой к его щеке.
Когда он в первый раз увидел ее крестик, он ничего не сказал, но позвал ее на прогулку в каньон, в желтые заросли хризотамнуса, над которыми заблудился шмель, знакомый из детства и в то же время неуловимо другой (и жужжанием, и дрожанием крыльев), чем в Старом Свете. Разве это не прекрасно, Света, разве природа не самое великое, что у нас есть. Зачем же еще каких-то надмирных божеств придумывать, которые тебя из мира уводят и отвращают от тутошней красоты. Смотри, дикий огурец растет, ракитник качается, земляная кукушка бегает как угорелая. Разве есть что-то мудрее и добрее природы, разве нам нужно что-то еще, разве мы не можем полагаться сами на себя в этом мире, ведь мы такие же его дети, как ракитник, кукушка, шмель.
