Сан-Франциско, свет от океана, боль и счастье. Ленин с теми, кто бьется головой об стену и целует кровавый след на штукатурке. С теми, кто ждет по вечерам звонка по телефону, который никогда не зазвонит. Ленин с теми, кто качается по утрам в автобусе, набившись как селедки, кто стоит у станка в полусне и теряет руку, замечтавшись. С теми, кто двумя пальцами залезает к себе в глотку, протискивает руку в глубь себя и вынимает сердце, чтобы разрезать его на строчки поэзии. Будда с теми, кто закапывает мертвых собак на человеческих кладбищах и оглашает ночь пронзительным воем, чтобы помянуть друга. Будда с теми, кого увозят в психушку за то, что он не отличает себя от зверя, которого бьют. Будда с теми, кому не дают читать стихи, кого бьют по голове дубинкой, а он вспоминает промежность отдающейся женщины и не чувствует силы ударов. Ленин, и Будда, и Маркс, и Франциск из Ассизи любят тебя, Джорджи, и я люблю тебя.
Поэты набиваются в комнату пестрой толпой, самый бородатый сворачивает косяк, это что, папироса мира, шутит Джоржди, и ему предлагают затянуться, он протягивает руку за косяком, но рука хватает пустоту. Он поднимает глаза: деревянный потолок отвесно спускается, превращается в пол. Так тихо за окном, может, он и не в городе вовсе. В деревне, что ли. В России. На даче. У себя дома.
У себя. Он прилег рядом с женой на кровати, вот что. И задремал. Он стар уже. И жена старая. Жена Валентина. Он поворачивается.
Жены нет.
Валя, зовет он. Молчание.
Он засовывает ноги в ботинки и нестойкими спросонья шагами отправляется в ванную. Там никого нет.
Другая комната. Никого.
Третья. Никого.
Он бежит на кухню, в прихожую, Валя, кричит он, Валя!
Скрип.
Скрипит входная дверь, покачиваясь от ветра. Черт, он забыл запереть.
Георгий Иванович хватает с вешалки Валино пальто и выбегает на улицу. Нога скользит в слякоти, он чуть не падает. Направо – лес. Налево – дорога. Куда она пошла?
Он бежит в лес. Может, она там платок обронила, может, ветки поломала, след оставила. Валентина, кричит он. Инна, отзывается лес.
Чащоба, глотатель жизней, ужас детства, людоед, как же я отыщу Валю здесь, как вырву из когтей людоеда. Валентина, кричит он, бежит. Нога цепляется за ветку – Георгий Иванович падает.
Он встает, отряхивается, поднимает с земли уроненное пальто. Вокруг – молчание, холод, голые ветви, смерть.
Может, она все же направо пошла. Боже, сделай, чтобы направо.
Он бежит по дороге. Мимо проносится автомобиль. Она могла попасть под колеса. Могла упасть в канаву. Боже, только не машина. Только не канава. Верни ее. Отдай. Не твое, не твое, не твое.
