– Я был с ней рядом, когда ты воспитывал Джессику расставанием. Я отсылал тебе пачками письма Ви, открытки и фотографии… Ты не прислал ей даже сраного смайлика! Она ждала тебя много-много лет. Потом перестала.
Фред рассмеялся. В парне так громко говорила их кровь, что невозможно было не рассмеяться.
– Суд – это слишком мелко, – прошипел Ральф. – Если ты правда крут, поговори сперва со своей дочуркой. С ее матерью ты так и не смог управиться.
– Верена любит тебя, а Джессика не любила. С Ви ты не справишься. Даже не мечтай…
– Я забочусь о Ви. Ничего больше.
– Не думаю, что ей нужна забота. Я думаю, ей нужна твоя голова. Ты слышал об Иогане-крестителе? Ну, так вот… Считай, Саломея уже начала срывать с себя покрывала.
Попрощавшись с Ральфом, Фредерик долго смотрел в окно, собираясь с силами. Дочь стала Джессикой, чего он уже давно боялся. Значит, звонить ей бессмысленно: маленькая Виви исчезла, взрослую он не знал. Но сама мысль, что придется говорить с матерью, превратила его в нашкодившего мальчишку.
Глупого и самонадеянного. Осознавшего, как он был не прав.
Опасаясь, что не осмелится, он решительно поднял трубку и набрал третий номер. Мартина фон Штрассенберга. Кардинала фон Штрассенберга. Личный.
Представившись, Фредерик дал ему опомниться и спросил:
– Моя мать с тобой, дядя?
Чтобы не путаться в длинных нитях родства, Штрассенберги называли старших мужчин либо дядями, либо дедушками. Женщин же либо по имени, либо просто «тетя». На бабушку никто из женщин не соглашался.
– Твоя мать? – переспросил кардинал. – Лиззи?
– Нет, Ивонна, – огрызнулся Фред. – Сколько, по-твоему, у меня матерей?
– Я понятия не имею, где она.
– Естественно. Тогда передай ей, что Джессика в психиатрии, а Маркус сослал Верену в Баварию. Ральф кобенится и качает авторитет, а сама Верена в больнице. При смерти.
И к его удивлению, кардинал глубоко вздохнул.
– Моя крошка Ви в больнице?.. Господи! Фредди, что с ней?!
Ответить он не успел. Раздался шорох и исступленное:
– Дай мне!..
Фредерик на секунду зажмурился, надавив ладонью на веки. Затем широко распахнул глаза:
– Надо же, надо же, – промурлыкал в трубке знакомый голос. – Не мой ли это сын-епископ?
– Верена в больнице, – повторил он вместо приветствия. – При смерти.
Мать перестала мурлыкать. В ее молчании чудилось, как сгущаются свинцовые тучи. Пока он коротко вводил ее в курс, опять защемило сердце. Устремилось неровным аллюром вскачь. Фредерик прошел в ванную и сунул под язык таблетку.
