А еще я хочу сказать тебе, Федерико, —
правда, голос мой хрипловат и клокочет,
вырываясь из горла, как пенные волны из моря, —
я хочу сказать тебе, что в Гранаде
не преступленье свершилось —
не прав был великий Антонио, —
а заря занялась, решившая участь мира,
потому что тогда, на рассвете,
по чреву фашизма, как черви,
начала расползаться смерть.
Мертва была ночь, застывшая словно камень,
был мертвым рассвет — он умер вместе с водой
и светом, уснувшим в гробу из неподвижных теней,
и мертвые на рассвете убили тебя, а значит —
жизнь, цветок и колосья, траву и деревья, но ты,
ты был поэтом народа и, на едином вздохе
прожив отпущенный срок,
погиб в тот день и в тот час,
когда для других твоя смерть стала источником жизни.
Брат мой, Федерико, я знаю,
что ты под землей истощенной
не спишь, томясь в ожиданье
светлого залпа победы;
так знай же — она придет,
знай, что каждый солдат, каждый рабочий испанский
ее приближает, копая своими руками
в земле могилы погибшим и окопы живым.
