*
Фуст неподвижно сидел на скамье, ожидая, когда его позовут. Король еще не объявил, какие собирается принять меры. Он не отдал никакого приказа, только любезно поблагодарил собеседников и шепотом произнес наставления адъютанту. Постепенно придворные и военные разошлись. В зале заседаний становилось все темнее и холоднее. На месте остался только епископ Парижа. Когда все вышли, Гийом Шартье завязал неслышный разговор с сувереном. Его величество, который до сих пор казался бесстрастен и невозмутим, наклонился, чтобы лучше слышать, несколько раз он перебивал епископа, даже грустно улыбался, и его улыбка напомнила Фусту улыбку Франсуа.
Когда книгопечатника пригласили наконец присоединиться к разговору, он с трудом поднялся, опираясь на палку, и приблизился к трону. Он склонился перед королем, довольно неуклюже попытавшись изобразить реверанс, и передал ему заверения в искреннем почтении из Иерусалима. Это привело Людовика в некоторое замешательство, он вдруг вспомнил, не без смущения, что ведет переговоры с евреями. Должен ли он рассматривать это выражение почтительности как обычную учтивость, неизменную часть протокола, или же это проявление высокомерия, и тогда следует оскорбиться? С каких пор эти нечестивцы без земли и родины имеют послов? Да, он совершенно не доверяет своим придворным, даже собственному брату. Но евреи? Они помогут ему ослабить власть папы, а затем, вероятно, попытаются поколебать и его собственную. Хотя хозяева Фуста были рекомендованы Медичи, Людовик XI подозревал, что они метят куда дальше Флоренции или Парижа. В своей жизни он знавал не слишком много евреев: ростовщики, которые были богаче, чем Крёзы, один врач из Толедо, который вправил ему вывих плеча, ну и несколько несчастных, публично сожженных на площади.
*
Фуст постарался как можно доходчивей изложить замысел братства. После процессии представителей высшего общества, которую он только что имел возможность наблюдать, Фуст не знал, как заговорить о «книжной войне». Чтобы ослабить папский трон, не развязывая серьезный конфликт, братство тщательно отобрало тексты, которые следовало распространить. Но прежде надлежало изменить сами книги: форму, вес, внешний вид. Их следовало освободить от оков монастырей и коллежей. Печатники, граверы, брошюровщики, торговцы вразнос сделают их более удобными, легкими, более дешевыми. И гораздо менее серьезными. Вместо того чтобы в открытую атаковать схоластику, они сметут ее сочинениями всех жанров: это будут рассказы о путешествиях, сочинения по физике, трагедии и фарсы, учебники по алгебре и инструкции к обработке металлов, исторические хроники, сказки и легенды. Но главное, книгопечатники будут содействовать распространению французского, итальянского, немецкого. Латынь перестанет быть священным языком, а станет просто языком Тита Ливия и Вергилия.
