В самые жаркие часы дня не видно было ни одной живой души. В полях бродили одинокие стада, похоже, брошенные на произвол судьбы, пока пастухи и собаки дремали в тени олив. И даже когда солнце начало садиться, лаская окрестные холмы последними лучами, вечер не принес целебной прохлады.
Какое-то время Джануш ехал вдоль горного хребта, затем свернул на обрывистую тропинку, ведущую к Тивериадскому озеру. Пробираясь среди мелкой поросли, за всадниками следил молодой пастух. Внезапно он сел на корточки, прячась за кустом. Убедившись, что цыган направляется на юг, рывком вскочил и, петляя словно кролик, побежал предупредить Сулеймана.
*
Медленно передвигаясь по знойной пустоши, выбирая лощины и овраги, где было уже темно, Джануш наконец добрался до высокого отрога, откуда виднелись далекие очертания озера. Его спутники, храня молчание, залюбовались невероятным библейским пейзажем. В вышине, описывая широкие круги, парил ястреб, он ткал узор своего полета на невидимом полотне неба, обшаривая взглядом водную поверхность в поисках дичи. Галилейское море, как называют это озеро иудеи, простиралось до самого горизонта, окаймленное дикими тростниками и плакучими ивами. Белые купола Тверии светящейся пунктирной линией размечали его западный берег. На востоке к облакам поднималась мрачная громада Голанских высот, накрывая грозной тенью их безмятежное шествие. Напротив, вдалеке, там, где водные испарения сменялись песчаной дымкой, начиналась Иудея.
Когда стемнело, путники расположились у огня. Айша держалась в стороне, она дрожала, силы покинули ее. Франсуа протянул ей кусок шерстяной ткани, защищавшей спину его осла от грубого кожаного седла. Джануш осторожно, чтобы не напугать ее, положил бурдюк на землю.
Вийон прутиком ворошил угли. Полыхавшие, корчившиеся в огне листья напоминали ему пестрые одеяния мессира Федерико, а потрескивание хвороста — его дьявольский смех, до сих пор звучавший в ушах. Он пытался понять, почему на них донесли, причем Гамлиэль наверняка был к этому причастен. Он не сомневался, что пребывание в тюрьме у мамелюков имело определенную цель: отдать их во власть раввина. Хотя их арест был огромным оскорблением для Людовика XI, почему-то казалось, что это не повлияет на исход переговоров — все будет идти как предусмотрено. Франсуа подозревал: совершенное Гамлиэлем не было простым актом устрашения, за этим что-то крылось. Он размышлял о своем странствии: от парижской улицы Сен-Жак до Генуи, от Акко до галилейского монастыря и Цфата и особенно поездка верхом по Святой земле к Иерусалиму — эта долгая дорога была начертана не случайно. Франсуа задался вопросом: а что, если внезапное появление Айши на его пути тоже было чьим-то умыслом?
