Флорентинец вышел из комнаты, держа под мышкой таинственный свиток, и сразу распрощался. Он вежливо извинился, пояснив, что рано утром должен вновь пуститься в дорогу. На сей раз путь лежал в Назарет, где он надеется заполучить редкий сирийский манускрипт. Это внезапное прощание удивило Вийона: итальянец даже не осведомился о намерениях своих попутчиков-французов.
Как только Федерико ушел, раввин пригласил Франсуа и Колена в свой кабинет. Повисла неловкая тишина. Гамлиэль сосредоточенно разглядывал гостей, словно в переплетении морщин и складок силился разгадать какое-то послание. Взгляд под нахмуренными бровями пытался проникнуть в самую душу, исследовать ее потаенные закоулки. Он, казалось, не замечал неловкости ситуации и продолжал внимательно всматриваться в лица французов. Хотя оба чужестранца в точности соответствовали описанию Фуста, Гамлиэль был несколько обескуражен непрезентабельным видом королевских посланников. Этот бродяга в помятой шляпе, изображающий глуповатого простачка, вовсе не выглядит дураком. А его приятель, явно не блещущий воспитанием, во всем видящий опасность, — настоящее животное. Неужели это те самые вестники, которых так ждет Иерусалим? А их безобразный вид — просто маскировка? На это намекал Фуст, упоминая необыкновенную эрудицию Вийона и его страсть к книгам. Что касается Колена, который считает себя хитрым и сообразительным, — Фуст не мог сдержать смеха: несколько месяцев он делал вид, будто не замечает, как этот разбойник следит за ним, и при этом позволял Колену видеть только то, что способно было побудить епископа Парижского иметь дело именно с ним, а не с кем-либо другим. Издатель был убежден, что он выиграет от тайного союза с Людовиком XI. Иного мнения придерживался отец Поль: он считал весьма рискованным связываться с двуличным епископом и бессовестным королем. Было весьма неблагоразумно рисковать тридцатью годами тщательной подготовки. Вполне хватило бы содействия итальянцев. Отец Поль не знал, что его собственные покровители, Медичи, выступили за сближение с французским сувереном, их давним союзником в других делах. Наступление шло полным ходом. Договоренность с Парижем могла бы придать ему особый размах и нанести врагу еще больший ущерб. Теперь именно Гамлиэлю надлежало принять решение. Иерусалимские собратья полагались на его суждение.
Прервав размышления, он приветливо и чуть насмешливо улыбнулся, как умеют улыбаться раввины. Нисколько не успокоенный его мнимым добродушием, Колен насупился, зато Франсуа оценил этот знак сердечности. Он даже не предполагал, что исход разговора решит его судьбу: Иерусалим либо откроет двери, либо решительно запрет их на засов прямо перед его носом.
