Толстый монах поднялся, направился к дубовому сундуку, ключ от которого имелся у него одного, и достал оттуда пару литров вина. Сам он выпил всего глоток, но с удовольствием смотрел, как проворно Колен и Франсуа поглощают остальное прямо из горлышка бутыли.
Вийон вытер рукавом губы.
— Дозволено ли нам будет посмотреть ваши бесценные книги?
— Это зависит от брата Медара, а он редко пребывает в хорошем расположении духа. Он все время молится за людей, но их общество переносит с трудом. Даже наше. Он без конца нас бранит, упрекая в том, что мы плохо обращаемся с книгами, плохо читаем, слишком быстро или слишком медленно.
А не здесь ли находятся тексты, которые он ищет и которые заставят склониться Ватикан, подумал Вийон. Отец Поль решительно встал и, улыбаясь, благословил путников.
— Вы можете ночевать здесь. В том углу солома.
Отказавшись принять монету, протянутую ему Франсуа, настоятель вышел из трапезной. В двери на мгновение мелькнул квадрат чистого неба, затем она закрылась, а они остались сидеть в этой удушливой полутьме, вдыхая прогорклые запахи. Банкет в честь эмиссаров Людовика XI оказался весьма скудным, прием не отличался торжественностью. У поставщиков Фуста дурные манеры. Странно, что немец получает тексты от этих монахов-оборванцев, тем более что сочинения, которыми они его снабжают, посягают на единство Церкви. А отец Поль производит впечатление добропорядочного христианина.
Изнуренный Колен приткнул соломенную подстилку к стене и заснул, проклиная свою злосчастную судьбу. А Вийон вовсе не был оскорблен столь холодным приемом. Он как раз боялся оказаться на торжественном обеде для послов или негоциантов. Какая разница, войдет ли он через парадный вход или узкую калитку, если это порог тайного королевства. А что это так, у него сомнений не было.
Пребывая в возбуждении, он позволил себе еще один изрядный глоток церковного вина, чокнулся с собственной тенью на стене и задул свечу. Он положил на пол треуголку и тоже вытянулся на соломе. Лежа с открытыми глазами, закинув руки за голову, он улыбнулся, представляя себе тысячи звезд над крышей трапезной.
Бледное солнце с трудом пробивалось сквозь утренний туман. Во дворе суетились едва различимые тени монахов. Дверь в капеллу была приоткрыта. От потухших свечей шел неприятный запах. Вийон не мог сопротивляться искушению: ему хотелось погладить корешки мягкой свиной или веленевой кожи. Он проник в неф, наугад взял какой-то том, открыл его и, не читая, кончиками пальцев принялся скользить по корешку, словно проводя рукой по уступам водопада. Со страниц на него обрушился поток черных букв. Никакие знаки пунктуации не подавляли эти скомканные строчки и не обуздывали невнятный текст. Франсуа затрепетал от наслаждения. Не так ли слово становится поэзией?
