По всей деревне — крик. Пыль на улице поднялась столбом, расплывалась в небе лохматой шапкой. Возы тронулись по шляху в сторону леса. Там, за лесом, в обход болота, дед Антип говорил, город Гомель. Большой город — целых сто, а то и больше Метелиц.
И страшно стало Артемке от пыли в безветрие, от криков и беготни. Он подошел к деду и ухватился за его домотканую штанину.
— Деда, а куда мы?
— Война, Артемка. Пусти штанину.
— А чего это — война? — допытывался он, семеня за дедом по пятам.
— Эго — когда люди один другого убивают и жрать нечего. Не лазь под ногами.
— А чего убивают?
— Швыть на воз! — осерчал лед и ругнулся куда-то в сторону станции.
Непонятно говорил сегодня дед. И все какие-то непонятные. Война, немцы… Чего война? Что за немцы такие страшные?
С грехом пополам уложились. Мать сунула Артемке в руку сорочку, он натянул на себя и перестал сверкать голым пузом. Взобрался на воз, умостился на мягком оклунке рядом с Анюткой. Хромой дядька сел впереди, за вожжи. Захар Довбня уже отъехал, и тетка Полина кричала:
— Поспешай!
— Ну, с богом! — сказал дед Антип. — Пора. Бачь, люди уже на шляху.
— Батя, — заговорил дядька Тимофей, — может, поедем? Пропадешь ведь.
Голос дядьки мягкий, просящий. Щеки его дергались, и весь он как-то кривился, часто и с трудом глотая воздух.
— Не-не, сын. Решено. — Дед Антип повел рукой, подтверждая свое решение.
— Ну, батя… — К деду подошла мать Артемки со слезами на глазах. — Ну, чего тебе тут?
Она не выдержала и разрыдалась, уткнувшись в дедово плечо.
— Не береди, Ксюш. Не замай, — пробормотал дед и погладил ее по плечу.
— Не валяй дурака, батя, поехали! — уже твердым голосом сказал дядька Тимофей.
Дед Антип зашевелил носом, засопел громко и крикнул, притопывая ногой:
— Сказано, не поеду с дома свово! Вбито! Моя земля — тут зачался и кончусь тут! Все!
Дед Антип раскраснелся, сдвинул к переносице черные мохнатые брови и глядел сердито. В эту весну деду стукнуло шестьдесят девять годков. Бился дед за царя в двух войнах, бился за Советскую власть в одной войне и вернулся к родной земле белорусской. «Кровя родная к себе тянет, — говорит обычно дед. — Много хоромов понастроено, а свой дом лучше всех». Трое сыновей было у деда и одна дочка. Двое полегли в гражданскую: один — в степях донецких, второй — за Уралом, в боях с Колчаком, третий, Тимофей Антипович, — учитель школьный, сидит сейчас на возу, держит вожжи. Дочка — самая младшая, запоздалое дите, — Артемкина мать. Внук Артемка у деда да внучка Анютка — вот и все, кто остался от дедова семейства. Бабка Акулина последние годы болела нутром, так и слегла, не дождавшись внуков, в тридцать шестом отнесли на кладбище.
