Один из людей поднял руку, и луки послушно опустились. Капюшон упал на спину, и мы с удивлением уставились на Мари. Она успела переодеться в мужскую одежду, волосы были собраны в узел, на губах играла насмешливая ухмылка.
― Ну что уставились? Думали, я буду сидеть у печки, когда моему сыну угрожает опасность? Как бы не так. Мои люди проводят Алекса и страшного зверя до города, и, поверьте, они это сделают незаметно и лучше вас. У них большой опыт. А вам троим надо переодеться, в таком виде вы вряд ли затеряетесь в городской толпе. Идите за моим помощником и не спорьте, здесь командую я…
Она развернулась и кивнула на человека, стоявшего рядом с ней:
«Он приведёт вас в лагерь и подберёт подходящую маскировку. А у меня ещё есть дела».
И, не простившись, Мари вместе со своим отрядом «растворилась» в лесу. Мы трое восхищённо провожали её взглядами. Мика не выдержал:
«Вот это женщина! Не удивлён, что она вас обоих свела с ума…»
Я тут же дал ему подзатыльник, и он покраснел, пробурчав в ответ:
«А драться ― не обязательно, можно было и просто сказать, я понятливый».
Его слова меня смутили, но «помощник» Мари не оставил нам времени для объяснений: кивнул и пошёл по видной только ему тропе. Человек был невысок ростом и худощав, он легко пробирался через лес и ни разу не оглянулся, чтобы проверить, успеваем ли мы за ним. А нам приходилось почти бежать, что по сугробам было делать очень непросто.
Когда, наконец, этот трудный во всех смыслах путь был окончен, и мы вошли в лагерь ― вид у нас был неважный: все тяжело дышали, пот лил ручьём. В то время как наш провожатый даже не запыхался, посмотрев на нас, вздохнул и показал рукой на землянку, первым войдя внутрь.
― Немой он, что ли? ― продолжал бурчать Мика, ― носится по лесу как лось, без устали…
― Наверное, он охотник, ― зачем-то сказал я, заходя в тёплое помещение следом за молчаливым помощником Мари, прислушиваясь к усталым вздохам братьев за своей спиной.
В землянке царила полутьма, и глаза не сразу к ней привыкли. Человек стоял около горящей печки, скинув капюшон, и подкладывал поленья в огонь. А потом повернул к нам немолодое, изрезанное морщинами, изуродованное ожогом лицо и приветливо улыбнулся. Его ясные глаза, казалось, светились добротой.
― Проходите, садитесь на мою кровать. Загонял я вас, да? Простите старика, привычка…
Я чуть не подпрыгнул от неожиданности:
«Атли, чёрт, как же я рад тебя видеть! Что же ты молчал, дружище!» ― и бросился его обнимать. Но Мика невежливо оттолкнул меня в сторону и робко прошептал:
