По словам одного набожного старого негра, Том «молился без осечки». И молитвы его так действовали на внимавшую ему паству, что иной раз им грозила опасность совсем потонуть в горячих откликах, раздававшихся со всех сторон.
Пока все это происходило в хижине работника, в доме хозяина разыгрывалась совсем другая сцена.
Работорговец и мистер Шелби сидели в той же столовой, за тем же столом, на котором возле чернильницы лежали какие-то бумаги.
Мистер Шелби подсчитывал пачки денег и одну за другой передавал их работорговцу.
— Все правильно, — сказал наконец Гейли, — а теперь проставьте свою подпись вот тут и тут.
Мистер Шелби торопливо взял обе купчий, подписал их и отодвинул в сторону вместе с деньгами. Ему, видимо, хотелось поскорее покончить с неприятным делом. Гейли вынул из своего потрепанного саквояжа лист пергаментной бумаги и, просмотрев его, передал мистеру Шелби, который потянулся за ним, стараясь не выдать своего нетерпения.
— Ну, вот и покончили, — сказал работорговец, вставая из-за стола.
— Да, покончили, — в раздумье проговорил мистер Шелби и, глубоко вздохнув, повторил: — Покончили!
— А вы как будто вовсе и не рады? — удивился работорговец.
— Гейли, — сказал мистер Шелби, — я надеюсь, вы будете помнить, что дали мне честное слово не продавать Тома в неизвестные руки.
— Да вы сами только что это сделали, сэр, — сказал работорговец.
— Как вам известно, меня вынудили к этому обстоятельства, — высокомерно ответил Шелби.
— И меня могут вынудить, — сказал работорговец. — Да ладно, уж я постараюсь подыскать вашему Тому местечко получше. А что касается хорошего обращения, так на этот счет можете не беспокоиться. Чего другого, а жестокости во мне, благодарение создателю, и в помине нет.
Памятуя прежние доводы, которые Гейли приводил в доказательство своей гуманности, мистер Шелби не очень-то был обнадежен его заверениями, но так как ни на что другое рассчитывать ему не приходилось, он молча проводил работорговца из комнаты и, оставшись один, закурил сигару.
