В такую минуту вы бы взялись за перо и послали бы весточку жене и детям. Но Том не умел писать — почта для него все равно что не существовала, и ему ничто не могло смягчить боль разлуки с близкими — ни теплое слово, ни привет из родного дома. Поэтому мудрено ли, что слезы капают у него из глаз на страницу, по которой он терпеливо водит пальцем, медленно переходя от слова к слову, отыскивая в них надежду для себя. Научившись грамоте уже взрослым, Том читал по слогам и с трудом пробирался от стиха к стиху. Но, к счастью для него, медленное чтение не могло повредить этой книге. Больше того! Слова ее надо было взвешивать в отдельности, точно слитки золота, чтобы определить их цену. Давайте же послушаем, как он читает вполголоса, водя пальцем по строкам:
— «Да… не… сму-щается… сердце… ваше. В доме… отца… моего… оби-телей… много. Я… иду… при-го-то-вить… место… вам».
Цицерон, похоронивший свою единственную любимую дочь, горевал так же искренне, как наш бедный Том, — ведь сердце у них у обоих человеческое. Но Цицерон не мог бы утешить себя такими возвышенными словами надежды, не мог бы надеяться на встречу с любимым существом в ином мире. И если бы даже эти слова открылись ему, он не поверил бы им. В его мыслях возникли бы тысячи вопросов относительно достоверности манускрипта и точности перевода. Бедный же Том не пускался в такие рассуждения. Божественная истина, которую вещала эта книга, была для него непреложной — не могла не быть непреложной, ибо иначе ему не стоило бы и жить.
Библию нашего скромного друга, хоть и не снабженную пояснениями и сносками, украшали тут и там его собственные пометки, которые помогали ему больше, чем любые толкования ученых комментаторов. В былые дни дети мистера Шелби, а чаще всех Джордж, читали Тому вслух эту книгу, и он отмечал в ней чернилами и карандашом любимые места, чтобы сразу находить их, и теперь каждое из этих мест напоминало ему дом, семью, а сама Библия была единственным, что осталось у него от прежней жизни, единственным, что давало надежду на будущее.
Среди пассажиров на пароходе был богатый и знатный джентльмен из Нового Орлеана, по имени Сен-Клер. Он путешествовал с дочерью — девочкой лет шести, за которой присматривала немолодая леди, очевидно их родственница.
Девочка постоянно попадалась Тому на глаза, потому что ее, вероятно, так же трудно было удержать на одном месте, как солнечный луч или летний ветерок. А увидев эту крошку, нельзя было не заглядеться на нее.
