Веселая суета с самого утра, поднялась в доме квакеров. «Мать» встала чуть свет и занялась приготовлением завтрака, окруженная своими детьми, с которыми мы не успели вчера познакомить читателя, — детьми, беспрекословно подчиняющимися ее ласковым словам: «Сбегай туда-то, голубчик», «Сделай то-то, голубушка».
Завтрак у обитателей благословенных долин штата Индиана — дело сложное, многообразное и не может быть выполнено одной парой человеческих рук. Поэтому, пока Джон бегал к колодцу за водой, а Симеон-младший просеивал сквозь сито муку на оладьи, а Мери молола кофе, — Рахиль спокойно, без всякой суеты пекла печенье, разрезала на части курицу и, словно солнце, излучала свет на всех и вся. Если неуемное рвение многочисленных помощников вызывало опасность стычек и споров, ее мягкого «Ну, будет вам, будет! Тише!» было вполне достаточно, чтобы разрешить любое недоразумение. Барды воспевали пояс Венеры, круживший голову людям не одного поколения. Мы же предпочитаем воспевать пояс Рахили Хеллидэй, которая охлаждала пыл горячих голов и была поборницей благодатного спокойствия в своем маленьком мирке. Да! Мы решительно отдаем предпочтение ей, тем более что это вполне соответствует духу нашего времени.
Пока шли приготовления к завтраку, Симеон-старший в рубашке и жилете стоял перед маленьким зеркальцем, пристроенным в углу, и брился. На кухне дело спорилось; каждый выполнял свою долю работы с величайшим удовольствием. Взаимное доверие и дружба слышались даже в веселом перезвоне ножей и вилок, а ветчина и курица задорно шипели в масле, точно им было приятно жариться на сковороде. И когда наконец Джордж, Элиза и маленький Гарри вышли на кухню, их встретили так сердечно, что они даже растерялись.
Все сели завтракать, а Мери, стоя у плиты, поджаривала оладьи и, когда они покрывались золотистой корочкой, подавала их на стол.
Рахиль, довольная, счастливая, восседала во главе стола. Даже в том, как она накладывала всем на тарелки печенье и подавала чашки с кофе, чувствовалась материнская заботливость и сердечность, и от этого вкусная пища словно становилась еще вкуснее.
Джордж впервые сидел, как равный, за одним столом с белыми, и сначала ему было не по себе. Но вскоре чувство смущения и неловкости рассеялось, как туман, в мягких лучах непритворного благодушия добрых хозяев.
Вот он дом, родной дом — слова, значение которых Джордж до сих пор не мог себе уяснить. И вера в бога, в божий промысел мало-помалу проникла в его сердце, а беспредельное отчаяние болезненно-мрачного атеизма отступило прочь перед светом живого слова господня. Им дышали добрые лица этих людей, оно чувствовалось в каждом их движении, в каждом поступке — во всем том, что, подобно чаше холодной воды, поданной одному из малых сих, не потеряет награды своей.
