— Что? Нырял в море? — Рахель почувствовала, что собеседник знает что-то такое, что ей неведомо. — Нет, с чего бы это? Он всегда посмеивался над теми, кто занимается спортом, уверял, что жизнь слишком коротка, чтобы «мучиться» этим. Только лыжи, говорил он как-то, в Швейцарии, в горах, не на Хермоне. Но я не могу себе представить его на лыжах, вы бы видели его костюмы, он вообще не был спортивным, несмотря на то что загорелый. Говорил, правда, что любит море, но я не верю, что он мог плавать под водой. Это был «пунктик» Идо.
Она не осмелилась спросить, зачем ему знать все это, ей казалось, что речь идет о чем-то, что не имеет отношения к делу.
— А кроме того, что изменилось его отношение к госпоже Шай, вы не заметили в нем никаких странностей? С ним не случалось ничего особенного в последнее время? Он не казался вам напряженным? Не таким, как обычно?
Рахель колебалась, прежде чем ответить. Она вспомнила бледность Тироша, выражение усталости на его лице после заседания кафедры в пятницу. Тогда она впервые отметила следы возраста — глубокие морщины на щеках, походку, не столь легкую, как обычно.
— Говорите все подряд, — сказал ее собеседник, — все, что приходит в голову.
Рахель рассказала о своих наблюдениях и подвела итог:
— В среду вечером был факультетский семинар, и после этого все вели себя так, будто случилась какая-то трагедия, но я не поняла, что же там стряслось. Я не была на том семинаре, но слышала от Ципи, аспирантки, что Идо подверг критике Тироша, что был большой скандал. Но это все внутренние факультетские проблемы. Хотя им кажется, что одно их слово может перевернуть все представление о литературе, более того — представление о мире.
Рахель сама была поражена тем, какую горечь и агрессивность она вложила в свои признания.
— А Идо? В нем были заметны изменения?
— С тех пор как он вернулся из США — он был там месяц, на стипендии, — он стал другим человеком.
Рахель заметила, что процитировала фразу Тувье Шая, которую слышала в коридоре.
— Как бы вы описали эти изменения?
Он с нетерпением ждал ответа.
— Точно не знаю, но он будто был чем-то недоволен, будто колебался, сердился на кого-то, избегал встреч с Тирошем. Но это, возможно, связано с тем, что он услышал, когда приехал.
— Что?
— Не знаю, правда ли это, но мне несколько человек говорили, да я и сама их видела в здании Майерсдорф, в ресторане гостиницы, днем — жену Идо Рут и Тироша. Я не знаю, может, профессор Тирош так ведет себя с каждой женщиной, но мне показалось, что между ними было нечто большее, чем просто дружеская беседа, у него было такое особое выражение лица, ну как тогда, когда он стоял у окна в секретарской, а потом я услышала кое-что от доктора Ароновича, — Рахель сделала паузу, — это он не мне говорил, а кому-то другому, в очереди в кассу в Майерсдорфе, они меня не видели, — она глянула в потолок, словно стараясь припомнить противную интонацию Ароновича: «Вы гляньте, наш великий поэт снова готовится растоптать очередную женщину. Какие же они все наивные!»
