Последние лучи заходящего солнца освещали комнату золотым и багровым светом, создавая волшебную, почти сказочную атмосферу. Вдоль стен стояли полки с множеством книг — единственным, что излучало здесь тепло и человечность. На узкой белой полке располагались стереосистема и собрание дисков и кассет. Михаэль заметил толстые пакеты — все оперы Вагнера и Рихарда Штрауса. На нижней полке стояли «Стабат Матер» Дворжака, «Военный реквием» Бриттена, а также месса, о которой Михаэль никогда не слышал и с трудом разглядел название, оттиснутое золотыми витыми буквами: «Глаголическая месса» Яначека. Камерной музыки не было. Михаэль глянул на кассеты, отметил изумительный порядок — на каждой кассете было отпечатано имя композитора, название произведения, исполнители. Телевизора не было.
В комнате висели лишь две картины. При виде одной из них Михаэля бросило в дрожь. Поразительное совпадение, игра случая! Меж двух окон висел пейзаж бурного темного моря. Михаэлю сразу, еще до того как он глянул на подпись, стало ясно, что автор картины — А. Померанц, отец Узи.
Эта картина в доме Тироша, ее связь с Узи, возникшим в жизни Михаэля спустя двадцать лет, мистическая связь этой картины со смертью Додая, домом Тироша — все это потрясло Михаэля и пробудило в нем страх. Лишь впоследствии он понял, что причиной этого страха было осознание того, что над ним властвует Случай и что за всеми такого рода случайностями стоят некие мистические законы. Но сейчас, стоя перед картиной, он ощущал лишь страх, желание от него избавиться и острое стремление понять мир, в котором очутился.
Вторая картина была поменьше — рисунок углем обнаженной женщины. Подписи он не обнаружил. Все остальное в комнате было сугубо функциональным, ни ваз, ни статуэток, вообще никаких украшений. Только два светлых жестких кресла, прямоугольный диван и кофейный столик — пластиковая доска в блестящей никелированной оправе, — на котором стояла широкая пепельница синего хевронского стекла и лежал американский литературный еженедельник «Нью-Йоркер». Михаэль рассеянно пролистал его. Он все еще был под впечатлением присутствия здесь той картины.
Белилати и двое из экспертного отдела зашли сюда из другой комнаты. В доме было две спальни и маленькая кухня — все это в дополнение к тому, что Белилати назвал салоном. Одна из спален служила рабочим кабинетом, где все потом и собрались. Михаэль пожалел о том, что Белилати зажег свет, — все очарование дома сразу пропало. Большая люстра, свисающая с потолка, подчеркнула белизну и холодность стен.
