Последнюю фразу он произнес почти шепотом.
— Может, он просто других друзей нашел? — спросил Михаэль. — К примеру, семейство Шай?
Арье покраснел. Опустил глаза:
— Не знаю, может быть.
В его глазах Михаэль прочел понимание, печаль и презрение. Михаэль не знал, к чему это отнести — к Тирошу, или к его отношениям с Рухамой, или к себе самому и к своим вопросам.
Раздался резкий телефонный звонок, Клейн проворно сдвинул стопку книг, добрался до телефона, снял трубку и протянул ее Михаэлю.
— Ты свободен? — спрашивал Бехер.
— Слушаю.
Бехер сказал, что газовый баллон в кладовке Тироша оказался обычным баллоном с кухонным газом.
Михаэль посмотрел на Клейна, их взгляды на мгновение пересеклись, и Клейн перевел взгляд на стену, как бы давая понять, что он не слушает.
— Хорошо. Что там сейчас делается? — спросил Михаэль.
— Мы копаемся в бумагах, которые взяли в университете на горе Скопус, — я и Альфандери. Где Белилати, я не знаю. Циля тоже с нами, работает с бумагами. Мы пригласили Шая на детектор лжи, он ничего не ответил. Ты сюда вернешься?
— Не знаю. Но я позвоню. Сейчас примерно два тридцать? Я позвоню, скажем, в пять.
Клейн выглядел усталым от того запала, с каким говорил об Идо. Он улыбнулся, когда Михаэль спросил о поэтах, которых третировал Тирош:
— Вы хотите знать, как он работал с начинающими?
— Допустим. Как это происходило? Он получал рукописи?
— Десятками. Он вечно жаловался на графоманов, но, разумеется, получал удовольствие от всего этого. Иногда он мне кое-что показывал. Прозу он всегда передавал Дите Фукс, а сам в последние годы читал лишь поэзию.
— А что это за замечание о последней части «Поэзии» Агнона?
— «Поэзии» Агнона? — Клейн удивленно скривил губы. — Нет, я не знаю, я вроде бы никогда не занимался Агноном.
Михаэль спросил о том, как посылались рукописи, как они возвращались.
— Те, кто посылал, оставляли свои телефоны, адреса, или кто-то из их знакомых лично передавал рукописи Тирошу. В отличие от семинарских работ, на рукописи Шауль реагировал мгновенно. Он всю жизнь занимался открытием молодых талантливых поэтов, никогда не скрывал желания быть мэтром, поэтическим арбитром, желания определять ход вещей.
Михаэль напомнил, что Тирош имел обыкновение бывать в кафе «Ровель». Клейн улыбнулся и скептически произнес:
— Жалость, снисхождение не были ему знакомы, особенно в том, что касалось искусства. В этом он бывал порой даже жесток. С другой стороны, я ему это прощал — я полагаю, что тот, кто занимается искусством, рискует, обращаясь к широкой аудитории и подвергая свое творчество общественному обсуждению. В этой области соперников у него не было, критиком он был первоклассным.
