Нам и Жене хочется хохотать в голос.
Мы-Женя меняемся. Становимся Мной.
Я – первоцвет. Не единственный, нет, один из многих. Звездное семя, которому удалось пустить корни и прорасти. Женя Федотов всегда хотел, сколько я-мы себя-его помним, выделиться из общего ряда. Лучше всех на районе играть в «Танки». Целовать самую красивую девчонку в школе. Обнаружить в себе какой-нибудь великий талант. Изобрести что-то такое, что изменит мир. Добиться чего-либо значимого, стать кем-то важным… Положить начало.
Звездное семя дает всходы, и Женя преображается. Его мечты воплощаются в жизнь. Мы, дети звезд, цветы на ваших могилах, и вот уже совсем скоро я-Женя – новый «я» – расцвету и восторжествую.
Мои губы уже стали лучше и растягиваются в улыбку, влажным песком обтекая нити, их сшивающие. Там, наверху, никто не замечает моего веселья. Сунули Женю Федотова в ящик, заколотили крышку, обмотали лентами, бросили на дно глубокой ямы, словно желая утопить в грязи. Я нахожу в доставшейся Мне вместе с Женей памяти слова, сочиненные кем-то, чьего имени Женя не сохранил: «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы…»
Первая горсть падает вниз, ко Мне, рассыпается в двадцати сантиметрах от нашей с Женей новой груди на крышке гроба. Спасибо, мама. Еще пара мокрых комьев – это Федотов-старший передает последний привет.
Ох, у отца трясутся руки. Он, не глядя, оттирает их платком. Платок скользит вниз меж ослабевших пальцев и повисает жалкой тряпкой на краю ямы, зацепившись за склизкий осколок глины. Отец берет маму за локоть – не чтобы ее поддержать, а как… (беглый поиск подходящего образа) …как утопающий хватается за спасательный круг. Не поддержать, но удержаться. Чтобы не утонуть.
Ох, папа. Ох, мама. Я так люблю вас, что давлюсь со смеху.
Даже улавливая мыслечувства кого-то еще, постороннего и незнакомого, направленные – кто это, такой спокойный?.. – на вас, все равно смеюсь. С каждой минутой любовь и голод переполняют Меня все сильнее, и их хватит на всех: и на вас, и на хмурых могильщиков, и на Вику.
И на него, того седовласого в очках, прячущего глаза и разум за толстыми, непроницаемыми для Меня стеклами. Из-за стекляшек и расстояния Я ощущаю старика хуже, чем остальных, но все-таки нащупываю, хотя и с трудом. Вот он наблюдает за церемонией со стороны. Его чувства холодны на ощупь, его мысли сложно уловить. Что-то о…
Старик думает о наших с Женей родителях, о самом Жене и… обо Мне?
Отворачивается, бредет к машине, черному фургону, все дальше от Меня. Его мысли – как неразборчивый шепот. Но он прав, папа, он прав, что-то невидимое пришло к твоему Жене с небес и взяло его, и напитало, и напиталось им. Став нами. Став Мной.
