Мы смотрим на звезды вместе с Женей. Звезды похожи на нас – такие же микроскопические, такие же бесконечно огромные. Мы – дети звезд. Мы – цветы на могилах.
Мы – звезды, мы – Женя. Мы – слезы. Мы – дождь.
Нас так много!
Мы-Женя видим под звездами прямоугольник неба в обрамлении глинистой почвы – на фоне этой картины мелькают скорбные лица, края траурных черных зонтов. Парочка припухших – и отнюдь не от слез – физиономий: могильщики травят скользкие веревки. У одного из них, небритого мужика с больной печенью (нам с Женей не нужны ноздри, чтобы слышать запах его болезни), синяк под глазом. У другого рак легких на ранней стадии, о чем он еще не догадывается. Но, когда мы придем к нему – а мы придем, – он излечится. И его приятель забудет о тошноте и болях в боку – мы похороним всю боль этого мира в безбрежном океане нашей любви, как хоронили в тысячах миров и сотнях галактик прежде.
Ну а пока эти двое деловито хоронят нас. Женю Федотова хоронят, не ведая о том, что он сейчас живее, чем когда-либо. Не замечая, как мы с Женей наблюдаем за происходящим, скорчившись внутри гроба на дне могилы. Не зная, о чем мы-Женя думаем, не видя нашей довольной усмешки.
Звезды не сияют. Там, наверху, потускнело и лицо Федотова-старшего. Мы слышим его чувства – они такие сильные, что в нас просыпается голод и на губах у Жени, на его сшитых хирургической нитью губах, выступает слюна.
Отец Жени думает, что больше не хочет дышать. Что больше никогда не обнимет сына, не похлопает ободряюще по плечу, проходя рядом. Не возьмет с собой на тихий пруд рядом с речкой в деревне Пряхино. Думает, что ему уже не гулять на свадьбе Жени. А ведь парень только-только вроде бы начал встречаться с той милой девочкой, Викой из «А»…
Вон она, кстати, хлюпает носом в платок, и ее примитивные мыслечувства мы тоже слышим. Вика плачет потому, что так полагается, а вообще ей холодно, скучно и немного обидно – не дождалась ни первого свидания, ни первого поцелуя.
Ничего, неслышно шепчем мы-Женя, дозревая в своей могиле. Ничего, Вика, все еще будет…
А Федотову-старшему горько по-настоящему, Федотов-старший в руинах. Он бы хотел забыться в вине, уснуть с непотушенной сигаретой в руке и сгореть в пожаре, утонуть в пруду рядом с речкой в Пряхино, прыгнуть к нам сюда, вниз, с криком: «Вставай! Поднимайся! Хватит корчить из себя мертвеца!..»
Он почти угадал, мужчина-руина. Нам с Женей хочется хихикнуть.
Волевой подбородок – все, что осталось у Жениного отца волевого.
